[Sidemoon]

Большие люди

Пейринг: Папа/Деверь
Рейтинг: PG
Жанр: зарисовка, POV Дарры
Размер: мини, почти драббл
Дисклеймер: не претендую, не обладаю

«Мои впечатления о людях, правивших тогда страной»?! Ой, ну, скажете тоже. Мне, когда я с господином Деверем познакомилась, лет было… нет, не буду вам говорить, вы сразу возраст мой начнете высчитывать. Знаю я вас, мужчин… пешком я тогда под стол ходила, словом.
Господин Деверь – он добрый был. Конфеты мне приносил, кукол… никогда не отмахнется, не скажет – мол, иди к себе, милая, не до тебя. Я рядом с ним на диван сяду, болтаю что-нибудь, - не зевает, сидит, слушает. Сказки мне рассказывал – ну, то есть рассказывал-то он все больше из истории, но мне тогда казалось – сказки. Интересные такие, про королей, про принцесс… сижу, бывало, - заслушалась, а сама и представляю: иду это я по дворцовой лестнице, платье – розовое, со шлейфом, и все сверкает, на голове – корона, а рядом – господин Деверь в мундире расшитом, как в кино. Влюблена в него? Да, пожалуй, что и влюблена была. Девчонка, - что ж вы хотите! Да вы спрашивайте, я ж не знаю, что вам рассказывать…
Господин Папа? Вот его я плохо знала. Помню – полный был, рослый, голову брил начисто… старым он мне тогда казался, конечно. И такой… нет, не страшный, а вроде как жутковатый. Говорил тихо, немного, - да все непонятное, враз и не разобрать, про что. Со мной? А как же, и со мной. Про кино все больше. Какое мне, значит, нравится… Кинозал у него прямо в особняке был, мы с господином Деверем там часто фильмы смотрели. Про любовь, про интриги разные, про старые времена… даже и не знаю, как господин Папа меня пускал, я ему, наверное, всю обивку кресел шоколадом перепачкала.
Знала ли я тогда уж, какие у господина Папы с господином Деверем отношения? Ну-у, шутить изволите! Откуда девчонке знать! Господин Папа ему все – «дитя мое» да «мой мальчик», - но его ведь «моим мальчиком» и господин Умник называл, так где мне понять было, что у них там да как?
Хотя… может, что и замечала. Дети – они приметливые. Уж я-то знаю, сама шестерых вырастила… да-да, я помню, про Папу и Деверя вам надо. Рассказать, что ли, одну историю? Ладно, чего там, - столько уж лет прошло, худа никому не случится.
Как-то раз привозит мне господин Умник новое платье… Ох, скажу я вам: я с малолетства наряды любила, у меня платьями четыре шкафа битком были набиты, одних шубок – четыре штуки. Но такого… само розовое, кисейное, на кружевных нижних юбках, рукавчик – фонариком, а лиф и подол по краю настоящими жемчужинками расшиты. И атласный поясок, представляете? Прелесть, словом, невозможная.
- Одевайся, - говорит. – Едем в гости. У господина Деверя день рождения, он попросил привезти и тебя.
Ой, думаю, - а сама одеваться уже бегу. Потом в дверях обернулась – и спрашиваю:
- Господин Умник, а что мы ему подарим?
- А вот это, - говорит, - не твоего ума дело.
Как это, думаю, не моего? Меня на день рождения особо просили прибыть – или как? Порылась у себя в игрушках, - кукол мальчикам, вроде, не дарят, так я голована своего любимого плюшевого достала – ничего, думаю, для господина Деверя не жаль. Для такого-то! Что? Конечно, влюблена была, я и не скрываю…
Сзади в машину залезла тихонечко, а господин Умник – он впереди сидел, по телефону с кем-то разговаривал, не до меня ему было. Букет только сунул, сказал – отдашь господину Деверю, и все.
Приехали. Там – стол на четверых, - это я-то четвертая! – и шикарно все до невозможности. Хрусталь, серебро столовое, - высший класс. А сидят как-то нерадостно, понимаете? Господин Умник еще мурлычет чего-то, улыбается, анекдоты рассказывает, - а эти двое, почитай, вообще все время молчат. Господин Папа бокал поднял:
- За твое здоровье, мой мальчик, - говорит. – Вот тебе и двадцать один, теперь ты совсем взрослый…
А господин Деверь глазища свои непроглядные на него поднял:
- Спасибо, Папа, - а больше и не сказал ничего.
Поссорились? Да откуда мне знать, что у них там вышло, - а только на ссору вовсе и не похоже было.
Так и сидят, понимаете? Господин Папа что скажет – господин Деверь глаза на него подымает на минуточку, и снова – в стол смотрит. Потом встал.
- Извините, - говорит, - голова что-то закружилась.
Господин Папа с господином Умником о чем-то разговаривали, - вроде и не услышали. Ну, думаю, Дарра, настал твой час!
- Не грустите, господин Деверь, - говорю, - вот, это вам. Поиграйте.
И голована своего ему сую, представляете?
Он как-то всхлипнул, губу чуть не до крови прикусил – и пулей из комнаты.
Господин Умник вскочил, а господин Папа ему:
- Сиди, дитя беспутное. Я сам.
Ага, «беспутное»! Представляете, - сколько лет прошло, а до сих пор помню. Так и сказал – как отрезал.
И пошел он – сам осанистый такой, походка тяжелая, уверенная, - видный мужчина был, - хоть и полный, зато представительный.
- Извините, - говорю, - я больше кушать не хочу, можно я поиграю?
- Иди, детка, - отвечает господин Умник этак рассеянно…
А я – тайком за господином Папой. Очень уж мне любопытно было, куда это он. А он – недалеко, в зимний сад, у них зимний сад такой шикарный был – даже больше нашего. Цветы кругом, птички поют… а на скамейке господин Деверь плачет. Голована моего к груди прижимает, а слезы так и текут, и не вытирает он их, ничего…
Папу увидел – вскочил.
- Прости, Папа, - говорит, - это глупо, я все понимаю, я сейчас…
И тут его Папа к груди прижал – крепко, как молоденький, честное слово, - и давай целовать. Целует, целует… в губы, в глаза, в лоб…
- Сокровище мое, - говорит.
А Деверь его руками за шею обхватывает, смотрит…
- Что я без тебя? – шепчет.
И опять целуются – по-настоящему уже.
Тут я назад, в столовую побежала. Неудобно как-то стало: не в кино, а так, в жизни, - и вдруг целуются! А еще – боялась, конечно, что господин Умник меня хватится.
Вот и все, наверное. Что я тогда поняла? Сама не знаю. Ребенок, что с меня взять! Счастливы они были? Потом уж, позже разобралась – счастливы, да. Только и боли меж ними было тоже предостаточно. Любовь – она такая, мягко стелет, да жестко спать, сами, небось, любили.
Но только… знаете, что? Старшенький мой, Мак, он ведь у господина Деверя часто бывает, с тех пор, как господин Умник погиб, да и господина Папы не стало, - так он прямо и говорит:
- Мама, знаешь, что тебе каждый раз просит передать дядюшка Деверь? Что он до сих пор хранит твоего голована!
Вот оно как. Большие люди, а проблемы и чувства – самые обыкновенные. Как у всех, знаете?

@темы: Гипертекст, G - PG-13, Sidemoon, Папа\Деверь, Обитаемый остров

---

[Sidemoon]

Зеркало в тумане

Пейринг: Папа/Деверь, упоминается Странник/Умник
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма, романс, POV Деверя
Размер: мини
Дисклеймер: не претендую, не обладаю
Предупреждение: стилизация чистой воды


- Ты очень красив, дитя мое…
Раз за разом ты твердишь мне это, Папа, - почему же мне вспоминается только старинное и, возможно, верное, а возможно – и нет, изречение «истина в глазах смотрящего»? Красив? Странно, зеркала показывают мне только худое до прозрачности тело, тонкое, большеглазое, слишком молодое лицо – красивое, некрасивое, Боги ведают. Возможно, прав Умник, который сказал мне однажды, смеясь и закуривая:
- Запомни, малыш, существует лишь одно зеркало, которое никогда не лжет – глаза влюбленного мужчины.
Не знаю, Папа, можно ли считать тебя влюбленным мужчиной, - по крайней мере, у меня есть в этом некоторые сомнения. Я нужен тебе – это ясно. Я – и сын, которого у тебя не было и не будет, и игрушка, которая не устает тебя развлекать, и любовник, который неизменно и с удовольствием слушается твоих желаний – любых, даже не высказанных вслух, намеченных небрежным жестом, движением брови, взглядом, улыбкой… Я принадлежу тебе. Как воздух, которым ты дышишь. Но… разве мы любим воздух? Разве обращаем на него внимание, вспоминаем о нем, пока на горле не захлестывается удавка, пока не начинает стучать в висках, не темнеет в глазах и не оказывается вдруг, что то, чего мы не замечали – самое важное и необходимое для нас?
Ты любишь меня, Папа?
Я раздвигаю перед тобой ноги, распахиваюсь настежь, до предела, - и ты медленно, задумчиво кружишь пальцами у входа в мое тело. Мне это нравится – дрожь предвкушения, волна болезненного, темного желания, проходящая по позвоночнику, соски, твердеющие, набухающие под твоими неторопливыми и искусными поцелуями, напрягшиеся яички, восстающая, жадно требующая своего, истекающая жемчужными каплями мужская плоть… Интересно, - тебе нравится, что мне это нравится? Это тешит твое мужское тщеславие? Или заставляет просачиваться сквозь плотскую страсть капли снисходительной нежности? Или твое желание сейчас – просто вдохновение скульптора, ваяющего самый преходящий и прекрасный шедевр – человеческое наслаждение?
Твои пальцы – грубоватые, крестьянские, бесконечно дорогие мне и желанные – проникают в мое тело, растягивают, поглаживают, ласкают изнутри – и, Папа, ты даже не можешь себе представить, как бесконечно мне жаль, что ты не можешь коснуться моего сердца – заставить его содрогнуться от твоих прикосновений так же, как точку наслаждения внутри моего тела.
- Скажи это, мальчик мой, - твой приказ негромок и властен.
Я… когда и в чем я смел не подчиниться тебе, Папа? Да и к чему?
- Возьми меня, - голос мой давно уже не дрожит при этих словах, краска на щеках рождена наслаждением, а не стыдом. В самом деле, - нас тут только двое, двое возбужденных, отчаянно и бесстыдно жаждущих друг друга, - так чего мне стесняться?
- Повтори-ка, - ты нависаешь надо мной, твое лицо – невозмутимо, только хищно и темно поблескивают глаза.
- Возьми, я хочу…
- Да, ты хочешь.
Ты – велик, Папа. Или, возможно, я слишком хрупок и тесен для богатства, которым одарила тебя природа. Ни пальцы и их ласковая пытка, ни прозрачный, остро и пряно пахнущий крем, ни долгий опыт – ничто не может до конца подготовить меня к мгновению тупой боли, когда ты входишь в меня. Каждый раз. Ночь за ночью, год за годом. Но эта короткая боль – часть наслаждения, она означает для меня – счастье. Мы – одно, я больше не одинок. Ты берешь меня – и делаешь частью себя, и отдаешь , в свою очередь, частичку себя – мне. Пусть – только на несколько минут, - какая разница? Что, в конце концов, постоянного и вечного в нашей жизни?
Итак, - краткий миг боли, и мне снова удается не застонать, но я невольно задерживаю дыхание – и, чуткий как всегда, ты приостанавливаешься, замираешь, позволяя мне привыкнуть к твоей величине и ощущению заполненности внутри.
- Папа…
- Тише, мой мальчик. Просто скажи мне, когда будешь готов, ладно?
Часы неумолимо отсчитывают секунды – и я киваю, и зажмуриваюсь, - твое искаженное страстью лицо меня пугает. И ты начинаешь двигаться во мне – неторопливо, размеренно, беспощадно, снова и снова задевая внутри меня ту самую точку, от каждого прикосновения к которой у меня плывут перед глазами радужные круги наслаждения.
«Я люблю тебя, люблю, люблю» - в каждом моем движении тебе навстречу, в концентрической хватке мышц, сжимающих твою мужскую плоть, в пальцах, впивающихся в твои плечи, в пламени, вспыхивающем у меня под смеженными веками…
Я люблю тебя… так почему с моих губ срываются только бессвязные вскрики?
Ты любишь меня? Мощный фаллос, сладко и безжалостно терзающий меня изнутри, пальцы, грубовато и вместе – нежно ласкающие меня в такт твоим движениям, губы, собирающие с моей шеи капельки пота, - это любовь? Потому что если нет, если все, что я представляю себе все эти годы – просто большая ошибка, тогда… зачем? Зачем вообще все?
Мне трудно дышать, - слишком сильно, слишком жарко, и я уже не просто подаюсь – рвусь тебе навстречу, и наслаждение накрывает нас разом, и если бы я мог сейчас думать и вспоминать, - непременно вспомнил бы, что в древности об оргазме говорили «мною словно из лука выстрелили»…
Пусть, Папа. Ты – опытный лучник, я – стрела, которую ты волен послать, куда пожелаешь. Но… каков же лук? Неужели ответа на этот вопрос я так никогда и не узнаю?
Ты вытираешь меня и себя полотенцем, - небрежно отбрасываешь его прочь от кровати…
- Ты грустишь, дитя мое?
- Вовсе нет, Папа, - отвечаю, силясь улыбнуться.
- Ну, как же «нет»? У тебя печальные глаза. Я сделал тебе больно?
- Боги, нет, конечно! – вскрикиваю с такой горячностью, что ты, позабавленный, невольно улыбаешься. – Просто…
- Что же?
- Нет, ничего.
- Малыш, - ты набиваешь трубку черного дерева, прикуриваешь, и по комнате плывет сладковатый, белесый дым, - если ты не станешь говорить – как прикажешь мне тебе отвечать? Ну же, - Деверь, не заставляй меня думать, что ты и пятнадцать лет спустя по-прежнему меня боишься!
«Не в яблочко, но близко», - сказал бы Свекор.
- Папа, - выдавливаю из себя, наконец, - что отражает зеркало, когда рядом нет ничего зримого?
- Что-что? – на мгновение ты выпускаешь чубук изо рта.
- Зеркало всегда что-то отражает, верно? Но… а что, если пред ним ничего нет? Только… туман?
- Тогда, должно быть, зеркало отражает туман, - пожимаешь все еще сильными плечами, треплешь меня по волосам. – Малыш, а ты в последнее время не слишком увлекся философией?
- Тебя это раздражает, Папа?
- Нет, отчего же. Скорее – удивляет. Мне всегда казалось, что поэзия тебе ближе. Или мне следовало понимать твой вопрос как метафору? Символ?
- А если к зеркалу – которое в тумане – подойдет человек, тогда?
- Тогда его образ проступит сквозь туман. Видимо.
- А когда он отойдет?
- Снова туман. Или – ничего. Смотря как понимать.
- Печально, - я кладу голову тебе на грудь, прислушиваюсь к биению твоего сердца, - сердца, которое когда-нибудь сделает последний удар, чему мне предстоит – мы оба знаем это – стать свидетелем. Эту тему мы никогда не обсуждаем… среди десятков прочих. Боги, иногда мне кажется: моя память – библиотека, где плотно, впритык стоят на полках книги, каждая из которых повествует о чем-то, чего мы не сказали друг другу, - и, скорее всего, не скажем уже никогда. – Как печально стоять в тумане – и ждать, вдруг однажды выйдет из него кто-то, кто на секунду придаст смысл твоему существованию. А потом все кончится – и снова останется только одно: ждать.
- И надеяться? – в твоем голосе звучит улыбка, теплые губы касаются моего виска.
- Ах, если бы! – боюсь, это вырывается у меня с излишней горячностью: ты садишься, притягиваешь меня к себе на колени, засматриваешь в глаза.
- Мне все-таки положительно не нравится твое настроение, дитя мое. С Умником поссорился?
- Вовсе нет. Умник… он смеется. Он всегда острит и смеется, а в глазах у него – тоска. Почему, Папа? Почему он несчастен?
- Об этом, - говоришь ты задумчиво, - надо было бы, пожалуй, спросить его самого – ты не находишь?
- Я спрашивал. Он смеется в ответ. И говорит, что вообще не верит в счастье. Он верит в свободу, ну, а я…
- А ты?
Кажется мне – или обнимающие меня сильные руки чуть напряглись?
- Я, - отвечаю осторожно, взвешивая каждое слово, - верю, что для человека очень важно быть кому-нибудь нужным.
- Вот как, - ты целуешь меня в ямку ключицы, - ну, что ж, малыш, это тоже позиция.
- Ну, обернись же! Слышишь ли! Сколь
Ни беспощадно наше родство,
Горькое счастье, нет ничего
Слаще, чем эта острая боль…
- приходят на ум слова Верблибена, и я шепчу их – чуть слышно, но ты, конечно же, слышишь, и хмуришься, и усмехаешься, и легонько целуешь меня в нос.
- Слишком много скорби, дитя мое. Секс вообще наводит на тебя печаль. Так было всегда. Почему?
- Не знаю. Должно быть, просто… слишком все недолго длится.
- Малыш, - мне следует понимать это, как скрытое и вежливое недовольство моими мужскими способностями?
- Папа, кто-нибудь из них… тех, кто так боится и восхищается тобой… видел когда-нибудь, как ты смеешься?
- Умник видел, - я ведь знаю его с детства.
- Знаю, - он говорил. Ну, Умник… он вообще ничего не боится. Только пауков. И того, что однажды может перестать быть свободным. А Странник любит его, любит страшно, отчаянно, – почему?
- Но ведь и ты тоже его любишь, не так ли?
- Да, люблю. Но и он… тоже…
- Не будь ребенком, Деверь, - обрываешь меня с неожиданной резкостью. – Кто сказал тебе, что любовь непременно должна быть разделенной? Поэты? Ну, так они лгут.
Показалось мне – или по твоему лицу словно тень промелькнула – и исчезла в непроглядной тьме черных, нечитаемых глаз?
- Облагораживает всякая любовь, - говорю я ровно и, по возможности, незначаще, - даже неразделенная.
- Возможно. Но я не советовал бы тебе говорить об этом Страннику, мой мальчик, - не уверен, что он в полной мере оценит красоту твоей теории, - улыбаешься уголком губ. Поднимаешься, набрасываешь халат…
- Ты уже уходишь, Папа?
- Увы, мой мальчик. Дела.
Упасть бы перед тобой на колени, схватить большие, некрасивые руки, прижать их к губам, закричать отчаянно и горько – не уходи! Каждый раз, когда за тобой закрывается дверь, я понимаю – вот и еще кусочек счастья украло у меня безжалостное время! Ты же все можешь, ты сильный, - сделай так, чтобы это прекратилось, чтобы часы пошли вспять или хотя бы остановились, умоляю! Но… глупо, нелепо, инфантильно. Смешно, наконец. И поэтому я только повторяю со вздохом:
- Дела…
- Деверь, - ты оборачиваешься от приотворенной уже двери в ванную, - не сиди так и не мучь себя. Позвони Умнику. Съездите куда-нибудь. Я все же предпочитаю видеть тебя пьяным, а не несчастным.
- Да, Папа, - вот и все, что я могу ответить.
Дверь ванной захлопнулась. Время встряхнулось – и понеслось с оглушительной, жестокой скоростью.
Я рассеянно набираю номер – на том конце линии гудки, гудки…
Ничего. Умник ответит. Рано или поздно – ответит.
Человек ушел – и зеркало снова застыло в тумане. Скоро в нем отразится насмешливая улыбка другого… а потом, потом…
Кто я?! Боги милосердные, кто я? Если я сейчас выброшусь из этого окна – размозжит мою плоть о камни – или брызнут во все стороны осколки зеркального стекла?
- Да, милый?
- Умник, - ты очень занят?

@темы: Гипертекст, Sidemoon, Папа\Деверь, Странник\Умник, NC-17, Обитаемый остров

---

[Sidemoon]

К звездам

Последний рассказ цикла "Через тернии"

Пейринг: Странник/Умник, упоминается Горбовский/Камилл
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма, немного романса, POV Странника
Размер: мини
Дисклеймер: не мои – увы
Предупреждение: ну, все знают, что Странник не всегда выражается цензурно

Пальмы. Ласковое, теплое даже ночами море. Пение цикад. Оплетенная глицинией веранда белого домика. Уезжать неохота охуительно.
- Рита, отвали.
Ответом мне – гневный желтый взгляд и сердитое шипение, еще только претендующее казаться рыком. Безосновательно притом претендующее. Пока.
- Слышь, Умник, по-моему, эта твоя тварюга тебя ко мне ревнует.
- Да, - отвечаешь рассеянно, не оборачиваясь, - ты ревнуешь к ней, она – к тебе… а я, как обычно, между молотом и наковальней…
Как обычно? А вот с этого места поподробнее.
- Что, - интересуюсь – как мне кажется, вполне себе небрежно, - еще кто-то тебя ко мне ревновал? И много их было?
- Странник… оставь. Не до тебя, правда.
Умник, упускающий возможность сказать мне гадость? Хреново. Подбираюсь даже раньше, чем сам успеваю понять, что не так, и чем чревато происходящее.
- Что делаешь?
- Странник, - вот теперь в твоем голосе звенит нескрываемое раздражение, - мы можем поговорить… позже?
- Не вопрос, - отвечаю кратко. Смотрю тебе через плечо – сразу надо было догадаться. Малый джентльменский набор – забитая пепельница, бокал, ополовиненная бутылка коньяка… и старинные гадальные карты на белом мраморе столика. Твою мать.
- Посмотреть хоть можно?
- Нет, - отвечаешь с прерывистым вздохом, - посмотреть никак нельзя. Уйди, пожалуйста.
- Ладно.
Присаживаюсь на перила веранды. Закуриваю. Жду. Думаю.
- Ты, Руди, страстный человек, - Горбовский вздохнул, пожал плечами, - нет, даже не так. Ты – человек страсти. Живой, понимаешь ли, пример того, какие интересные кульбиты могут приключиться с нашей Большой Любовью, если она у человека на такой вот темперамент сумасшедший наложится. Камилл мой – он ведь такой же, просто помягче, что ли… полиричнее… а ты – вот уж, как говорится, «имел одной он думы власть, одну, но пламенную страсть». Знаешь, кто сказал?
- Гете? – предполагаю наудачу.
- Сам ты Гете. Ладно, что-то я не о том… ты бы, Руди, в следующий приезд уговорил все-таки Умника своего частичную фукамизацию пройти…
- Что так вдруг? – никогда не привыкну к вывертам мысли Лео.
- Дольше проживет, - Горбовский задумчиво побарабанил пальцами по подоконнику, - мне хорошо, у меня мужик – титановый. Всех переживет. Руди, вот скажи ты мне честно: случись что с Умником, сколько ты проживешь?
- Сколько понадобится, чтобы завершить дело, которым в тот момент буду занят. Вчерне.
- Так я и думал, признаться, - Горбовский подлил нам из пузатой бутылки.
- Не отговариваешь?
- Ты знаешь – нет. Я вот – представим, паче чаяния, что с Камиллом моим что-то – жить, наверное, все-таки буду. Тосковать страшно, мучиться, - но жить. А ты за своим Умником все равно уйдешь, пистолет у тебя отними – зубами вены себе перегрызешь, - так какого ж дьявола мне прикажешь воздух зря колыхать? Ты человек умный, взрослый, - а уж упрямый, как стадо тахоргов. Раз решил для себя – так и решил, и тут ты, Руди, совершенно в святом своем праве. А мое право – помочь прожить подольше мужчине, от которого, как мы оба прекрасно знаем, зависит, жить или умереть моему другу.
- Спасибо, Лео, - ничего более умного мне на тот момент почему-то в голову не пришло. Только это. Пустые, незначащие слова, которыми не передать и тени великого моего уважения к этому некрасивому, крепко немолодому мужику с тихим, ласковым голосом. – Нормально. Я разберусь.
- Странник… ты меня что – не слышишь?
Ого, какие мы раздраженные. Еще чуть – и зашипим не хуже Риты.
- Прости, Умник. Задумался. Что ты говоришь?
- Умение думать – запомни, Странник! – настоящего мужчину совершенно не украшает, - выпеваешь ехидно. – Более того, размышления приводят к рефлексии, вообще губительной для представителей твоей брутальной, сугубо практичной и реалистичной породы. Что не способствует.
- Чему? – спрашиваю, скрывая улыбку.
- Вообще ничему. Странник, - я сказал что-то смешное?
- Что ты. Наоборот, все так трагично, - обнимаю тебя, притягиваю к себе, целую в шею, прямо в старый свой засос, - я прямо щас и зарыдаю.
- Сволочь, - констатируешь беззлобно. Запрокидываешь голову мне на плечо, откровенно подставляешь шею моим ласкающим губам. Одной рукой обнимаю тебя за талию, сильнее притискиваю к себе, другой пробираюсь под эластичные шорты – сжимаю, поглаживаю, - ну, давай, откликайся, Умник, а то мне твое настроение что-то сильно не нравится.
- Странник… ты меня любишь?
Еб твою. Ну, все, поехали кататься.
- Люблю. Ты знаешь.
- Да. – Выскальзываешь из моих рук, садишься в качалку, раскачиваешься неторопливо, размеренно, спокойно, - по-моему, слишком спокойно, я просто задницей чувствую надвигающуюся грозу. – Я знаю. Если я попрошу у тебя Мировой Свет, ты спокойно поинтересуешься – сколько и в каком флаконе? Пойдешь и принесешь. И ухмыльнешься. А потом завалишь меня на первую же горизонтальную поверхность – и оттрахаешь так, что у меня искры из глаз будут лететь. Знаешь, Странник, что самое интересное?
- Понятия не имею. Просветишь?
- Почту за честь. Так вот, Странник: самое интересное – ты даже не спросишь, на кой черт мне этот самый Мировой Свет понадобился. Пойдешь – и принесешь. Не знаю, право, даже, смеяться мне или плакать.
- Точно. Только Мирового Света на Земле нет, - отвечаю ровно. – Ты бы, Умник, сказал прямо, - чего хочешь.
- Странник, - стиснув руки, ты смотришь прямо перед собой, - а давай мы не будем… возвращаться?
Что ты сказал?
- Что?
- Странник, - в голосе твоем звучат странные, непривычные, почти просительные нотки, - нам обязательно возвращаться на Саракш?
Твою мать. Ну, Рудольф, - радуйся, ты же об этом мечтал, ты прыгать от радости должен… черт, как же мне это не нравится.
- Совсем не обязательно, - начинаю осторожно.
- Вот и хорошо. Значит, остаемся на Земле?
Лео, между прочим, качучу спляшет от счастья. И Атос тоже. Затащить меня на Землю насовсем – такое им и в сладких снах не снилось.
Что-то мне все хуевеее и хуевеее…
- Если хочешь – остаемся, не вопрос.
- Спасибо, Странник, - говоришь прочувствованно – надо заметить, безбожно переигрывая.
- Подожди. Остаемся – после того, как ты мне спокойно и доходчиво объяснишь, что происходит.
- Странник, - ты упорно отворачиваешься, на колени тебе прыгает Рита, и ты гладишь блястящую черную спинку, и рука у тебя дрожит, - поверь, я не могу тебе ничего объяснить. Не могу – и все.
- Так, Умник, - присаживаюсь перед тобой на корточки, ладонью накрываю твою ладонь, - ну-ка, рассказывай.
- Что рассказывать? – да перестал бы ты уже невинность изображать. Честно – смешно.
- Рассказывай, кому прищемил хвост в Столице. Так, что теперь возвращаться боишься. Надо ж мне знать, кого я убивать пойду.
Твою-в душу-мать, Умник, - как же мне охуело вытаскивать тебя из дерьма, в которое тебя снова и снова заводит твоя страсть к рискованным – на грани фола – интригам… Сколько ж я уже людей положил – только за то, что они – с полным на то правом и основанием, между прочим – убить тебя хотели, и сколько еще положу…
- Имена, Умник. Быстро.
- Как у тебя все просто, Странник, - убить, и нет проблемы.
- Да. Вот так у меня все просто. Имена.
- Странник-Странник, - ты улыбаешься, странно, почти мечтательно, касаешься холеными пальцами шрама на моей брови, - ты все-таки потрясающе хорош. Нет, милый. Никого убивать не надо. Нет никаких имен. Нет, - понимаешь?
- Ни хрена не понимаю, - говорю искренне. – Если нет, тогда… что?
- Странник, - твои пальцы продолжают изучать шрамы на моем лице, и больше всего на свете мне хочется взять твою руку и прижать к губам, - скажи: как долго мы проживем в Столице, пока ты не потащишь меня в Пандею, вступать в законный брак по прогрессивным и либеральным обычаям твоей, так сказать, покинутой родины?
Так. Что-то начинаю соображать. Кажется. И то, что мне кажется, нравится мне все меньше. Уже одно то, что мне это вообще кажется… Ладно, нормально.
- Месяца два, - сообщаю небрежно, - дам тебе побрыкаться. Потом… как думаешь, уломаю?
- Думаю, уломаешь. В своей обычной манере. Какой у тебя там личный рекорд по продолжительности секса? Два часа с чем-то? Кстати, Странник, давно хотел тебя спросить, - тебе это не больно?
- Больно, - говорю честно. – Где-то после часа – такое чувство, что вот-вот яйца лопнут. И голова от напряжения раскалывается. Что, Умник, интересно?
- Ты любишь боль? – вскидываешься с живейшим любопытством.
- С тобой полюбишь, - пожимаю плечами.
- Нет, а все же?
- Я ТЕБЯ люблю, - огрызаюсь довольно резко. – Вот так мне не повезло. Пришлось как-то учиться с тобой… ладить.
- Ты хорошо научился, - медленно, почти царственно склоняешь голову. – Так и о чем мы говорили?
- О свадьбе в Пандее, - сообщаю не без злорадства. – Прикинь, Умник: Деверь с букетом, Папа с бутылкой шампанского…
- Откуда на Саракше шампанское?
- С Земли привезем. А потом – представляешь: семейное торжество, Папа произносит речь…
- И Деверь играет свадебный марш на рояле.
- Точно. Видишь, как все замечательно?
- Да, - говоришь ты медленно и негромко, - восхитительно. Особенно восхитительно будет, когда о нашем, так сказать, семейном статусе узнает вся Столица. А она узнает – я знаю тебя, Странник, настолько, чтобы быть совершенно уверенным: ты об этом хорошо позаботишься.
Так. Вот оно. Что и требовалось доказать – точно, Умник?
- Слушай, Умник, - по щеке привычно проходит дрожь, - я один вопрос хочу тебе задать. Давно уже. Честно ответишь?
- Спрашивай.
- Умник, - любопытствую светским тоном, - ты, когда в первый раз задницу под член мой подставлял, – уже меня стыдился? Или это позже пришло? По ходу?
- Что за тон, Странник?! – разыгрываешь возмущение.
- Нормальный тон. Повторить?
- Нет, зачем же… - встаешь, прижимая к груди Риту, отходишь к перилам, смотришь в темный сад. Молчишь. Только волны шумят.
- Умник. Я жду.
- Оставь, я размышляю… Нет. Знаешь, Странник, - наверное, нет. В первый раз я, видишь ли, просто хотел тебя до безумия. Так хотел, что был просто не в силах разумно думать о последствиях своей дикой выходки. И потом, я просто не подозревал…
- Брехня, - щека дергается сильнее. – Ты слишком умный мужик. Все ты, мать твою, прекрасно подозревал.
- Хорошо, - допустим, подозревал. Ты действительно… смотрел на меня так, словно не знаешь: то ли убить меня на месте, то ли на месте же и отыметь. Мне известно, что значит такой взгляд у мужчин определенного типа, тут ты прав. И все же – нет, Странник, я недооценивал масштабов опасности.
- Я – опасность? – спрашиваю тихо.
- Да не ты – Боги милосердные, Странник, как с тобой сложно, Деверь понял бы меня с полуслова! Не ты, а все, что ты собой воплощаешь. Нет. Массаракш, - не могу объяснить! Странник, ну, ты сам осознаешь, что скажут в свете, узнав, что я официально связал свою жизнь с бывшим пандейским бандитом?
В свете. Твою мать. Вот теперь я и впрямь не знаю, смеяться мне или плакать.
- Умник, - ухмыляюсь паскудно, - ты вообще представляешь себе, что сейчас в Столице твоей творится? Голод. Черный рынок. Инфляция. Война с островитянами начинается. Герцогини за биржевых спекулянтов выходят. И им завидуют. И тебе позавидуют, между прочим. Еще похвалят – как же, окрутил пандейца, в случае чего, и уехать есть куда, и в деньгах будешь купаться. Никому уже не интересно, что там за пандеец. Бандит? И хуй бы с ним. Главное, бабок у бандита – немеряно, хоть жопой жуй. Ну, и из себя этот бандит, скажем честно, совсем ничего, - сам мне постоянно об этом твердишь.
- Странник, - ты прекрасно знаешь, я ненавижу этот жаргон, и…
- Привыкай. В Столице я часто так говорить буду. Снова. Прости.
- Не поеду я ни в какую Столицу!!! – кричишь так бешено, что Рита у тебя на руках разражается испуганным мявом. – И только посмей заставить меня, я… я…
Ох, Умник.
- Умник. Посмотри на меня. Просто посмотри.
- Что еще? – устремляешь на меня мученический взор.
- Хорошо, давай так: ты меня знаешь, я за базар отвечаю. Если я тебе слово дам, что от меня в Столице ни одна живая душа не узнает – насрать, Пандея там или нет, - тогда как?
- Почему я должен тебе верить?
Кажется мне, или в голосе у тебя звучит надежда?
- Потому что я никогда тебе не врал.
- Это ты-то?! – смеешься звонко, зло и отчаянно. – Массаракш, Странник, ты ничего не забыл? Ты, который нагло лгал мне почти три года?!
- Это было другое. Сам знаешь. Так что – едем или нет?
- Странник, - опускаешь Риту, обеими руками обнимаешь меня за шею, говоришь, почти касаясь моих губ своими, - решать мне?
- Да.
- И если я скажу – мы остаемся на Земле… мы останемся?
- Да.
- А твоя работа?
- Насрать. На Земле работать буду. На Саракше хватает резидентов – да и Каммерер справится. Не справится… тоже его проблемы.
- Мой мир, моя планета… игрушка для тебя?
- Умник, - я все-таки не выдерживаю, легонько целую тебя в говорящие губы, - голову мне не морочь. Охуело, правда. Хочешь остаться – останемся, хочешь лететь – летим. Полетим – в Пандее снова будем жениться, тут ты не отвертишься. А в Столице я никому не скажу слова. Решай давай. Остаемся – или летим?
- Отпусти немедленно. Пока ты меня целуешь, я не могу рассуждать здраво – уверен, Странник, ты делаешь это нарочно. Итак, - какие у меня гарантии, что никто ничего не узнает?
- Мое слово.
- А в случае его нарушения?
- Пошлешь меня подальше, да и все. Я уйду. Нормально?
- Ох, Странник, - какие у тебя сейчас глаза… действительно – демон. Почему я не могу отвязаться от мысли, что ты подстраиваешь мне ловушку, а я просто не понимаю, в чем она заключается и когда за мной захлопнется?
- Такова твоя подозрительная натура. Умник, твою мать – я люблю тебя. Я никогда не сделаю тебе ничего плохого. Едем – или нет?
Умник. Хочешь прикол? Я сдержу слово. От МЕНЯ действительно никто ничего не узнает. Ты сам все скажешь. Я люблю тебя. И ты, твою мать, скажешь. Рано или поздно, - но скажешь. А я умею ждать, Умник, - чему-чему, а этому я с тобой научился в совершенстве.
- Массаракш. Отпусти меня немедленно. Хорошо… едем, но…
Впиваюсь тебе в губы поцелуем – долго, языком к языку. Подхватываю на руки.
- Надо было все-таки убить тебя тогда, - сообщаешь небрежно в спальне, пока я стягиваю с тебя шорты.
- Наверно, надо было, - соглашаюсь, в первый раз обводя языком головку твоего члена. – Но теперь – поздновато жалеть, не находишь?

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, G - PG-13, Sidemoon, Странник\Умник, Горбовский\Камилл, Обитаемый остров

---

Алика Сплюшка

[Sidemoon]

Алика Сплюшка
В чужом пиру похмелье

Фандом: Мир Полудня
Пейринг: Горбовский/Камилл, упоминается Странник/Умник
Рейтинг: R
Отмазка: все не мои


- Ушли…
Ты вздыхаешь с облегчением, опускаешь занавеску. Веселая компания во главе с доном Гугом уходит, заручившись разрешением воспользоваться моей личной Нуль-Т кабиной. Я вижу, как Руди несет Умника на руках, слышу соленые шуточки Пашки и его друзей.
Я знаю, что ты не любишь шум и большие компании. И сейчас испытываешь трудно преодолимое желание закрыть окно.
- Не закрывай, - я улыбаюсь тебе, потому что знаю, что ты не в силах отказать мне улыбающемуся. – После дождя воздух такой свежий…
- Главное, чтобы больше никто не шумел, - ты улыбаешься в ответ и отходишь от окна. – А там еще так здорово пахнет этими цветочками, которые прямо под окном растут… Все время забываю, как они называются…
- Маттиола, - напоминаю я тебе в которы й раз, хотя знаю, что через минуту ты снова забудешь, потому что тебе совсем не интересны какие-то там цветочки. Да и маттиолу я эту посеял и забыл про нее, по принципу «авось что-нибудь вырастет». А она взяла и выросла и так нестерпимо пахнет по ночам.
- Да, она самая, - ты садишься на диван, кладешь голову мне на плечо. Твои щеки слегка пылают, ты явно взволнован.
- Камилл, что с тобой? – я с тревогой дотрагиваюсь до твоего лба. Не хватало еще, чтобы ты заболел прямо перед свадьбой!
- Ничего, просто я немного разволновался…
- Тебя взволновала серенада?
- Нет, просто мы так хорошо сидели, беседовали, а тут эти пришли и давай горланить!
- Камилл, Камилл… Тебе же на самом деле понравилось, не отрицай!
- Ничего от тебя не скроешь, Леня… Просто я подумал о том, что, наверно, на Земле уже лет сто никто никому не пел серенаду. Или даже все двести. Готов поклясться, что это была идея Пашки, Руди бы не додумался.
- Да, наш Руди предпочел бы несколько другие методы, - я усмехаюсь и глажу затылок Камилла, и мои пальцы трогают титановую пластину, закрывающую его мозг. – Но, к счастью, серенада сработала. А то, боюсь, нам бы снова пришлось восстанавливать дом.
Ох, Камилл, как часто я забываю о том, что ты киборг! Кому-то ты кажешься холодным, но я-то знаю, каким ранимым и беззащитным ты можешь быть. С того дня, как ты раскрыл мне душу в тот роковой день на Радуге… Сколько же мы вместе? Радуга ускорила наше сближение, а то кто знает, сколько еще времени мы бы ходили вокруг да около.
- Леня… - ты берешь меня за руку, смотришь мне в глаза. – Я понимаю, Руди идет к своей цели напролом. А его цель – привязать Умника. Если хочешь знать, я понимаю его. Знаешь, я бы тоже спел тебе серенаду, но я знаю, что ты опять скажешь, что я хочу невозможного.
- Чего же ты хочешь, Камилл? Свадьбу? Ты знаешь, я всегда готов… Но мы обсуждали это и решили, что нам оно ни к чему… Вот если бы я любил женщину и если бы она забеременела, я бы женился не раздумывая.
- Значит, вся беда в том, что я не могу забеременеть, - ты криво усмехаешься. – Нет, Леня, свадьбой ты не отделаешься! Я просто хочу, чтобы ты никуда не улетал. Так бы и привязал тебя к кровати…
- Ну что же, если у тебя возникла такая фантазия, то, думаю, мы вполне можем ее осуществить!
- Леня, ты не дослушал! Я бы привязал тебя к кровати и не давал бы тебе кончить, пока ты не пообещал мне, что больше никуда не улетишь!
Мне хочется хохотать в голос, но я всего лишь усмехаюсь тебе в ответ.
- Камилл, ты же знаешь, что я никогда не даю заведомо невыполнимых обещаний. Даже под таким… хм… давлением. Я тебе не Умник, я не сломаюсь. Да и не идет тебе роль Рудольфа Сикорски, и не наш это сценарий. Да еще большой вопрос, кто тут первым сломается.
- Я все это знаю, Лео. Но разве я не могу помечтать?
- Можешь, конечно. Но некоторым мечтам лучше оставаться мечтами.
- Леня, а ты все-таки наденешь то, что придумал для тебя Умник? – ты меняешь тему разговора, и я понимаю, что ты согласен с моими предыдущими высказываниями.
- Да, думаю, это можно надеть. Почему бы и нет?
- А я рад, что ты не наденешь форму звездолетчика!
- Почему, Камилл? – нет, ты никогда не перестанешь меня удивлять!
- Потому что она у меня ассоциируется с разлукой. И вместо того, чтобы желать счастья молодым, я буду смотреть на тебя и думать, что ты скоро улетишь.
- Ох, Камилл, тебе никогда не приходило в голову, что благодаря этим разлукам мы так долго продержались вместе?
- Леня, мы сейчас поссоримся! Ты не понимаешь, что каждый шрам на твоем теле – это шрам на моем сердце?!
- Надо же, Камилл, в тебе проснулся поэт! Думаешь, я не знаю, что твое сердце давно работает на наноприводе?
- Вот именно, гарантия двести лет! Но это не значит, что оно не может болеть. Ох, я бы многое отдал, чтобы эта свадьба отложилась!
- Для чего это тебе, Камилл?
- Ты после свадьбы сразу улетишь. Думаешь, я не слышал, о чем ты вчера говорил с Марком? Опять курс прокладываете…
В твоем голосе столько безысходности, что я понимаю, что если не отвлеку тебя сейчас от мрачных мыслей, ты надолго впадешь в депрессию, а это еще хуже, чем если бы ты просто заболел. И не придумываю ничего лучшего, чем стянуть с тебя футболку.
- А почему ты до сих пор одет? Такая чудесная ночь, а мы разговоры разговариваем!
- Мм, Леня, не пытайся меня отвлечь…
Ты слабо возражаешь, слишком слабо, чтобы я воспринял это всерьез. Я знаю, чего ты сейчас хочешь. Развязываю шнурок на твоих домашних штанах, стягиваю их вместе с трусами.
- А вот я сейчас проложу курс, хочешь? Ты знаешь куда.
И – прокладываю курс по твоему безупречному телу, губами, языком, целую, ласкаю, покусываю. Хочу утопить тебя в ласке и нежности. Губы, шея, соски, живот, ниже, ниже, добираюсь до цели, и ты уже стонешь, обхватив руками мою голову. Да, и этот человек мечтал о том, как бы не дать мне кончить! Теперь посмотрим, сколько ты сам выдержишь! По крайней мере, мой рот какое-то время будет занят, я не скажу тебе ничего лишнего, да и ты вряд ли сможешь мне что-то сказать.
Ты выдерживаешь не слишком долго. Кончаешь, я глотаю. Все как обычно. И вот это «как обычно» возвращает наш мир в состояние равновесия. Ночь действительно чудесная – аромат поздней сирени, маттиолы, в окно заглянула луна. Через несколько дней – полнолуние, как раз в день свадьбы… Ох, пережить бы ее еще, эту свадьбу! Нутром чую, что без эксцессов не обойдется, чтобы у Руди хоть что-то гладко прошло, не будь я Горбовский!
- Леня, а ты сам раздеваться собираешься? – голос Камилла возвращает меня в нашу гостиную. – А то меня раздел, даже удовлетворил, а сам будто ничего не хочешь! Знаешь, я не люблю оставаться в долгу!
- Конечно, любимый, сейчас разденусь… Похоже, мы действительно думаем об этой свадьбе больше, чем сами брачующиеся!
Я раздеваюсь, ты помогаешь мне, чтобы ускорить процесс. Ты все так же страстен и нетерпелив, как в наши первые ночи…
- Ты, кажется, собирался привязать меня?
- Леня, я же пошутил!
А потом мы лежим на диване, голые, не в силах пошевелиться, из сада веет свежестью, но так лениво встать и взять плед!
- Леня… Все-таки интересно, а почему именно – кактус? – ты негромко задаешь вопрос. Да, я долго не мог придумать, что бы подарить новобрачным. А потом в каком-то ботаническом саду увидел это колючее чудо с удивительно яркими и ароматными цветами, похожими на розы, - и меня осенило. Просто отличный подарок. Кактусы живут долго, требуют немного, а этот еще и устойчив к радиации, значит, и на Саракше приживется.
- Камилл, знаешь такую старую шутку? «Мышки плакали, кололись, но продолжали кушать кактус»! Просто временами отношения Руди и Умника напоминают этот самый процесс поедания кактуса. И горько, и колется, а вот не оторваться!
- Ты думаешь, Руди оценит твою иронию?
- Руди оценит, я не сомневаюсь. И Умнику понравится, он сочтет это остроумным. По крайней мере, этот подарок всегда будет с ними, где бы они ни решили поселиться.
- Знаешь, Леня, мне иногда кажется, что мы слишком сильно вовлечены в эту историю. Причем помимо нашей воли. Рядом с нами происходит нечто малопонятное, не знаю, как ты, а мне как-то не по себе.
О да, Рудольфу Сикорски только дай волю, он всю Вселенную втянет в свои дела!
- Милый, это называется «в чужом пиру похмелье». Пируют они, а похмелье у нас. Правда, собственно пир нам еще предстоит пережить. Полагаю, скучно не будет.
- Ох, как подумаю, какая толпа народа там будет, так сразу хочется напиться! Но разве у меня получится? Прямо иногда жалею о том, что алкоголь на меня не действует!
Однажды ты сказал мне: «Леня, у меня такое впечатление, что все эти люди пытаются взвалить на твои плечи всю тяжесть мира. А ты относишься к этому с буддийским спокойствием, да еще и утешаешь всех». Все правильно, Камилл. Всех утешаю, но тем, кого люблю больше всех, причиняю боль. Я знаю, что ты хочешь напиться каждый раз, когда я улетаю. Но теперь у тебя для этого хотя бы есть подходящая компания в лице Умника.
- А вот мне, боюсь, придется запастись каспарамидом, - я вздыхаю и глажу твои темные слегка вьющиеся волосы. – Вдруг кому-нибудь придет в голову устроить соревнование, кто больше пьет – прогрессоры или звездолетчики?
- Дона Гуга тебе не перепить, - усмехаешься ты.
Мы смеемся и шутим, а сами чувствуем, что чем ближе эта свадьба, тем больше напряжения в воздухе.
- А давай по коньячку!
- Давай, - неожиданно соглашаешься ты. – Только сначала закажи мне унаги-маки, порций пять, а лучше шесть!
Я встаю, заворачиваюсь в плед и иду к Линии доставки. Возьму-ка и себе порций пять «Филадельфии». Мой богатый жизненный опыт подсказывает, что закусывать все-таки надо.
- А о том, чтобы свадьбу отложили, ты даже не мечтай. Руди слишком долго добивался этого, и если вдруг что-нибудь сорвется, я окружающим не завидую!

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, Странник\Умник, Алика Сплюшка, Горбовский\Камилл, R

---

[Sidemoon]

Свадьба

Пейринг: Странник/Умник, Горбовский\Камилл
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма, немного юмора, смена POV
Размер: миди
Дисклеймер: не претендую, не обладаю

Предупреждение: Странник не всегда выражается цензурно

Странник
- Товарищ Сикорски, читателям «Комсомольской правды» интересно знать, как вы нашли свою Большую Любовь на отсталой планете, в лице одного из представителей ее прогрессивной интеллигенции…
У девчонки-журналистки – смешные хвостики, золотистые веснушки на курносом носу и большие, чистые глаза человека, который никогда не бывал за пределами «нашего» Пространства.
Краем глаза замечаю непередаваемое в цензурной форме выражение на морде прислушивающегося Пашки. Ничего, брат, сочтемся еще.
- Большая Любовь, детка, - можно подумать, мне никогда раньше не приходилось давать интервью, - она… короче, ее не находят. Это она находит тебя. Точно. Так читателям и передай.
- Да, но когда вы поняли, что это – ваша Большая Любовь?
Прикусываю язык, чтоб не брякнуть что-то типа «насколько припоминаю, я это понял, детка, когда первый раз трахал Его Превосходительство на столе у него в кабинете». Вот-вот. Самое время понимать, что влюбился. С членом в заднице мужика, который стал предметом этой самой твоей Большой Любви – и которому, если честно, вся твоя любовь – по… ладно, замнем. Спокойно, Рудольф. Дыхание держи.
Еб твою, где его носит, этого чертова Умника?
Зал Центра бракосочетаний – битком. Интересно, как гости рассортировались… звездолетчики с примкнувшими комконовцами – в одном углу, а в другом – отдельно, ни с кем не смешиваясь – наши парни. В одном углу – пластиковые стаканчики с шампанским, смех, веселые, ни к чему не обязывающие разговоры. В другом - уже передают по кругу бутылки, уже вспыхивают огоньки зажигалок, уже стоит твердый – вполголоса, не для женских ушей – мат на нескольких языках, далеко не все из которых – земные. Интересно, есть сейчас на Земле прогрессор, который не торчал бы сегодня в этом светлом зале? Я их, между прочим, не приглашал. Сами приперлись. На позор железного Руди любоваться, видимо. Ладно, нормально.
- Руди, выпить хочешь? – Леонид Горбовский протискивается ко мне сквозь толпу, и глаза журналисточки загораются абсолютно детским восторгом.
- Не могу. У меня, Лео, сам видишь, - серьезное интервью, - отвечаю ровно. Но девчонка, видимо, все же что-то смекает – съеживается, сбивчиво прощается, бросает на Горбовского последний восхищенный взгляд, спешит к выходу, прижимая к груди ноутбук.
- Руди, - ну, вот зачем ты ребенка напугал?
- Дьяволенка, хотел ты сказать, - хмыкаю. – Спасибо твоему Камиллу, Лео. Век ему эту прессу не забуду, так и передай.
- Как приедет – сразу же и передам. А пресса… что ж пресса. Человеческую натуру не переделать, Руди. Девочки хотят знать подробности личной жизни знаменитостей… или хоть воображать себе, что знают…
- Знаменитость – это я?
- А кто ж ты? Вон – одних орденов сколько…
- Лео, а в глаз? Больно? – вздергиваю бровь.
Из кармана синего блейзера, действительно сильно смахивающего на капитанский мундир – правда, почему-то пандейский, - Горбовский достает флягу.
- Нет, в глаз, наверное, не надо, - Камилл расстроится, и вообще. А ты коньячка, Руди, хлебни, сразу и полегчает, - советует он сочувственно. – Волнуешься, да?
- Арканарскую хоту пляшу, мать ее, - огрызаюсь. – Что – не видно?
- Волнуешься, - Леонид удовлетворенно кивает, и глаза у него – ласковые и хитрющие. – Ну, это конечно… дело такое, не каждый день…
- Умник где? – спрашиваю, видимо, мозаику на потолке.
- Ты что же – боишься, он в последний момент сбежит? – Горбовский машет рукой. – Не сбежит, не думай. Это ж Умник… он теперь жив не будет, но в костюме, который чуть не неделю себе придумывал, на люди покажется. Это, скажу я тебе, Руди, такое будет зрелище… Как он все задумал, а? Ну, и воображение у человека. Сейчас приедет. С Камиллом, с детьми.
- С КЕМ??? – от неожиданности я чуть не роняю зажигалку. – Умник что – совсем охуел? Какие дети?
- Секо и Нана, - это девочки, внучки Рю, - Леонид невозмутим и, по-моему, ловит нехилый кайф от моей растерянности. – А Ганс и Конрад – ну, внучат нашего Бадера ты и сам знаешь…
- Да хоть весь детский сад при Доме звездолетчиков. Умнику они на кой хрен сдались?
- Увидишь, - отвечает Леонид несколько туманно, - и тут у него в кармане тихонько верещит видеофон. – Ага, Камилл, ага… Слушаю, да… Понял, конечно, понял. Все нормально, да вот он стоит. Да, трезвый. Да, и я тоже. Пока. Ге… ну, а это-то здесь причем? Да, приехал. Камилл, ну, ладно, - потом. Да, начинаем, начинаем!
В зале народ уже перекрикивает друг друга, - но стоит Горбовскому подняться на помост терминала БВИ и негромко сказать: «Товарищи, прошу внимания, мы начинаем», - и воцаряется поистине гробовая тишина. По крайней мере, так мне кажется.
- Руди, пора, - произносит Лео так мягко и естественно, словно соль просит передать, - и я, чувствуя себя то ли выставленным на посмешище дебилом, то ли солдатом перед расстрелом, тоже поднимаюсь на помост. Пиратский амулет тяжело лежит на груди, холодит и успокаивает, - и, совершенно машинально, я касаюсь его ладонью и шепчу по-ирукански:
- Ну, милая, не подведи…
Первым в зал входит белоснежный, вылощенный Камилл, - и я вижу, как расступается толпа на его пути. А потом кто-то врубает запись арканарского колокольного звона…
Две черноволосых крохи в розовых кисейных платьицах – узнаю фасоны, которые, судя по фотографиям, Дарра носила в детстве, - с невообразимо серьезным выражением на круглых мордочках рассыпают по пути из корзиночек пригоршни алых лепестков. Кто-то в толпе гостей изумленно ахает. Звонят, звонят колокола, - и в их мерном звоне на пороге появляется фигура в черном шелковом плаще с золотым подбоем.
Мать твою в душу, Умник, ты умеешь производить впечатление, - этого у тебя не отнять. Не идешь – плывешь по мраморному полу, вскинув голову в обрамлении низко надвинутого капюшона, и плывет за тобой широкой волной трехметровый плащ, край которого поддерживают два белобрысых малыша в гранатовом бархате. Слышны восхищенные женские вскрики. Десятки голокамер направлены на тебя, Умник, фиксируют каждый твой шаг. Ты – король. И если этот балаган – цена того, что произойдет здесь и сейчас, тогда… пусть. Нормально.
Шаг за шагом. Ближе, ближе к помосту. Звенят, надрываются колокола благородного Арканара, добрая дюжина наших парней демонстрирует мне исподтишка универсально поднятые большие пальцы, - да, зрелище – охуеть, до чего в нашем прогрессорском вкусе…
У самого помоста к тебе снова подходит Камилл. Становится рядом, чуть позади. Неуловимо-плавное движение – и ты отбрасываешь плащ ему на руки.
В черном, Умник. Весь в черном. Черная парча, черный атлас, черное шитье – бриллиантами, насколько я понимаю. Черное на черном. Кого хороним? – хочется поинтересоваться. И только потом вспоминаю: да ведь цвет траура на Саракше – синий, а не черный. Совсем сдурел, Рудольф. Прогрессор, называется.
А лицо у тебя – очень, очень бледное.
Красиво идешь, Умник. И становишься со мной плечом к плечу – красиво, и руку на мою ладонь кладешь красиво. Ну, еще бы, - покрасоваться перед народом – это ж наше все, точно?
Интересно, что еще ты придумал?
Стихают колокола. Тишина стоит такая, что аж звенит. Леонид кивает мне…
У нас давно уже нет специальных слов для бракосочетаний, Умник. Каждый сам выбирает, что ему говорить. И я говорю – тихо, без интонации…
- Я люблю тебя. И всегда буду любить. Ты знаешь.
Смотрю на тебя – по-моему, тебе охуительно хочется сердито фыркнуть, да неохота нарушать торжественность момента. Посему ты ограничиваешься гневным, только мне видным взглядом. И голос у тебя – поставленный, отшлифованный сотнями обвинительных речей. Не дрожит, не срывается…
- Беру тебя в законные супруги перед Богами и людьми, и обещаю любить тебя и хранить тебе верность, пока продлятся дни мои на Мировой тверди и пока глаза мои отверсты для Мирового Света. В том и клянусь – и да услышат меня Боги нашего мира.
Ловко, Умник. На языке Страны Отцов, значит. В традиционных формулировках венчания. И загадочно, и отстраненно, и не унизительно, - кто поймет? «И да услышат меня Боги»… чьего там мира? Ловко. Интересно, долго, мать твою, выдумывал? Одно ты забыл, любимый: я-то по-вашему хорошо понимаю.
Любить, говоришь? И хранить верность? Запомним.
Ты протягиваешь руку – и я надеваю тебе на палец перстень – темный и тревожный, как кровь, рубин в обрамлении черных бриллиантов. И так же красиво и невозмутимо, как и все, что ты делал сегодня, надеваешь ты на палец мне перстень своего предка-приватира. Вот и пусть. Он, похоже, правильный был мужик, - наверное, не стал бы рожу кривить, - с кем потомок, мать его, судьбу связал.
Еб твою в душу, что же за херня в башку лезет…
Вносим свои имена в БВИ – ты весьма элегантно, я – довольно раздраженно. Скорее бы все закончилось. На экране появляется нужная надпись – и, в грохоте оваций, поздравлений и приветствий, я все-таки слышу, как лукаво шепчет мне одними губами Леонид:
- Что, Руди, отмучился?
Доходит… как-то не сразу. Наверное, надо быть счастливым. А в груди – только щемящая пустота, и звон в ушах, и – «четыре года».
Четыре, еб твою мать, года. Рука в огне. Пистолет у виска. Трупы на скользкой от дождя мостовой. Цветочные ароматы ресторанного сортира. Хрустящее стекло разгромленной лаборатории – под ногами. Жалость в глазах чертова мальчишки Деверя, понимающая усмешка Папы… Снежное дерево… Стол в кабинете…
Четыре года.
Я… люблю тебя, Умник. Люблю. И все.
- Да знаю я, - судя по твоему яростному шепоту, последнее я все-таки сказал вслух. – Боги милосердные, Странник, теперь твои чувства ко мне – вкупе с твоим легендарным красноречием – известны, по-моему, уже всей вашей Земле. Этого кошмара я тебе, между прочим, в жизни не забуду. Все, массаракш, что он сумел сказать! Нет, я явно поторопился, когда легкомысленно давал тебе согласие – и уже горько раскаиваюсь. И только попробуй дернуть щекой, чудовище! У тебя сейчас, между прочим, счастливейшая минута в жизни. Улыбайся. И идем к гостям.
Ты знаешь, а я и впрямь улыбаюсь.
Неисправим. Точно.
Хорошо, Умник, - идем к гостям.
- А между прочим, без моей серенады ху… хрен бы что вообще вышло! Серенаду-то помнишь, а, Умник?
С некоторым злорадством наблюдаю, как ты честно стараешься не пискнуть, когда Пашка приподнимает и стискивает тебя в медвежьих объятиях, - из рук в руки, точно котенка, передает Витьке, Анджею, Нандо…
- Да что вы, право, господа! – смеешься и брыкаешься, встряхиваешь кудряшками. – Дон Гуг, да что же это, в самом деле, - массаракш, вы задушить меня хотите?..
Аля – вихрь алого шелка, Марта – каскады чего-то синего и воздушного, девочки Умника – цветник: тесные корсажи, пышные короткие юбки, тонкие голые руки, массивная фрау Бадер – солидный вишневый бархат…
На щеках у меня сохнут поцелуи, в ушах звенит от женского смеха. На мой вкус - слишком много баб. Не люблю. Утомительно. Хотя – многие парни наши вон как приосанились, им явно нравится.
Перекинуть бы тебя, Умник, через плечо, или подхватить на руки – и унести отсюда, и забросить в глайдер, и увезти, не слушая гневного шипения, куда-нибудь к морю, где – ночь, и никого, только ты и я. Нельзя. ТАКОГО ты мне точно по гроб жизни не забудешь. Жаль.
Ладно, - нормально.
- Держись, брат, - гудит Пашка над ухом, - терпи. Ща официальную, еб ее, часть закончим, в кабак поедем. Пить будем, гулять будем, плясать… терпи.
Точно. Интересно, где там мой законный?
- Странник… Странник, ты только посмотри, какая прелесть! Рита, Рита, радость моя… чьи это ушки, чьи это ножки… Камилл, я тебя обожаю! Спасибо, Камилл!
Ни хрена себе прелесть. Особенно хороша будет, когда через годик вымахает в девяностокилограммовую – это как минимум – черную пантерюгу. Ну, и впрямь, спасибо, Камилл, - удружил. Как раз в твоем вкусе подарочек.
- Умник, - предупреждаю вполголоса, - если эта скотина будет лазить к нам в постель, я ее пристрелю. Ты меня знаешь.
- Посмей! – короткий, отчаянный высверк черных глаз. – Посмей, тварь! Ты что же, вообразил себе, что теперь… ах, благодарю, дон Гуг, - какая дивная парюра! Застежка, перстень и браслет, - чудо. Ах, неужели те знаменитые соанские изумруды? Вы слишком любезны… Аля, душа моя, - да, прелестно, ты же знаешь, я обожаю хрусталь… Марта, милая! Чудо, просто чудо! Но, господа, дамы, - теперь мы едем в ресторан, остальные подарки – там… И гости должны еще подъехать…
Что-то не нравится мне, как ты на меня сейчас покосился, Умник.
Гости, говоришь? И какую подлянку ты, любимый, решил мне кинуть напоследок, чтоб в день свадьбы жизнь медом не казалась?
Ладно. Разберусь.
- Руди, мальчик мой, - я смотрю в чуть выцветшие от старости глаза Учителя, и у меня щемит сердце от его светлой улыбки, - ты счастлив?
- Да, - говорю я, не задумываясь. - Очень.



Умник
Боги милосердные, что за планета – даже свадебный прием толком устроить не умеют!
Твои коллеги сбились за своими столами, словно доблестная Боевая Гвардия, обороняющая последние укрепления на подступах к Столице… правда, обороняют они, кажется, все больше бутылки водки, поглощаемой господами прогрессорами в количествах, поистине удивительных - даже для меня, мягко говоря, не относящего себя к числу трезвенников. Звездолетчики, тоже держащиеся замкнутой компанией, похоже, всячески стараются соперникам не уступать – правда, налегают все больше на коньяк, в чем я бесконечно их понимаю. Мои девочки скучают, втуне стреляя глазками в мужественных красавцев в черных и голубых мундирах, - что за мужчины, не замечать такую прелесть, кошмар! Божественная Аля незаметно отодвигает от своего Марка очередную бутылку – самое смешное, что вышеупомянутый сосуд немедленно оказывается прямо перед носом Лео, а тот над ним бдит, как юная мать над младенцем, тщательно оберегая от загребущих рук моего Камилла. Оперетка какая-то. Впрочем, - мало ли я бывал на свадьбах в самом избранном обществе? Те же и там же, - только женщин больше и мундиры элегантнее.
- А теперь, - Лео поднимается со стаканом в руке, и несчастные гости покорно утихают, не донеся до губ вилок с закусками, - я, со своей стороны, хотел бы сказать несколько слов нашим… кхм… новобрачным.
Очень точно замечено. Именно – «кхм».
- Руди, Умник! – начинает Лео прочувствованно – на мой взгляд, даже несколько чересчур. – Мальчики! Одного из вас я знаю и люблю много лет, другого встретил и полюбил совсем недавно. Долго распинаться не стану – вон, люди кушать хотят, что их зря утомлять. Одно скажу: мальчики, любите друг друга. Жизнь – штука сложная, всякое случается. И очень, мальчики, важно знать, что рядом есть кто-то, кто любит тебя по-настоящему. А это вот – вам.
Передо мной оказывается загадочная… кадка, что ли… черного с золотом фарфора, под тяжестью которой чуть не трещит стол (пластиковые столы в первоклассном ресторане, чудовищное, между прочим, убожество). А вот содержимое кадки меня впечатляет – гигантское, покрытое иголками, глянцевито блестящее растение самого, что ни на есть, фаллического свойства, сплошь усыпанное роскошными желто-оранжевыми цветами, сильно напоминающими розы в зимнем саду особняка Папы. Деверь с ума сойдет от восторга, - а графиня*** позеленеет от зависти.
- Какая красота, - говорю искренне. – Спасибо, я впечатлен. Смотри, Странник, - ведь чудо, истинное чудо! Как вы полагаете, Лео, милый, эта… вещь приживется на Саракше?
- Стопроцентно приживется, Умник, - мы все исследования провели, - с серьезным видом заверяет он, но в глазах его пляшут веселые искорки. – Шипы и цветы… вам, Умник, это ничего не напоминает?
- Лео, дорогой, - я небрежно отмахиваюсь, - вы же не думаете, что я могу оскорбить вас подозрением в пристрастии к наивным и избитым сравнениям, достойным влюбленного гимназиста?
А вот не надо ухмыляться, Странник, не надо. С тобой я позже поговорю. Дома. Пока же, сияя невинной улыбкой, я целую Лео в обе щеки и потихоньку подливаю Камиллу недавно изобретенного мною в приступе вдохновения коктейля, убийственной смеси ядовито-синего цвета, которая – редкостный случай! – действует даже на него. Камилл машинально отхлебывает – и следит за рукой Гены, как бы невзначай лежащей на спинке стула Лео. Восхитительно.
Моя Рита осторожно пробует лапкой колючки нового подарка – и зал оглашается обиженным мявом. Утешить. Всунуть в розовый ротик кусочек вкусненького. Прижать к груди. Расцеловать в бархатистую мордочку…
- Что ты так уставился на меня, Странник?
- Любишь ты, Умник, кошек, - отвечаешь как-то отстраненно, и мы оба понимаем, какой конец фразы висит, непроизнесенный, в воздухе.
- Люблю безумно. Что – ты теперь и к кошкам меня ревнуешь, не только к Деверю?
Пожимаешь плечами. Опрокидываешь в рот очередной стакан.
- Напиться собираешься, Странник? – любопытствую светски.
- Собираюсь. Нельзя?
- Отчего же? Это, мой милый, - твое сугубо личное дело, - отвернувшись, встаю и перехожу к группке прогрессоров, теснящихся вокруг дона Гуга. Тот громовым голосом рассказывает какую-то историю – явно не слишком приличного свойства, судя по тому, что говорит он не на земном языке, - и господа твои коллеги… ну, если бы мы были сейчас в моем отсталом мире, и речь шла бы о доблестных офицерах Генштаба, я бы назвал это «пьяно ржут».
- Чего грустишь, Умник? – скорость реакции дона Гуга всегда меня восхищала.
- Что ты, - ослепительно улыбаюсь в ответ, - все очень мило.
- Мило?! – дон Гуг бурно изображает комическое возмущение. – Свадьба у него, а ему – мило, видите ли! Что, парни, развеселим Умника?
Торопливые переговоры – шепотом.
А потом от толпы прогрессоров отделяются несколько смуглых, черноволосых, как на подбор, парней. В руках у одного из них – скрипка, у остальных – гитары.
- А у цыган есть кони, да кони не простые, - разрывает тишину красивый, сильный, слегка с надрывом, голос, - и зал чужого, некрасивого ресторана исчезает, и снова мы с Деверем сидим в задымленном «Погребке», и пьем сливовицу, и поет для нас знаменитый Ливиу, - а у цыган есть кони, да кони вороные…
Заходится скрипка, веселятся, звенят, подбивают к танцу гитары, заливаются черноволосые прогрессоры:
Ай, мама, мама, мама,
Люблю цыгана Яна!
Ай, верю, верю, дети,
Что есть любовь на свете!
Один из парней с присвистом пускается в пляс, выделывает ногами немыслимые коленца, хлопает себя по бедрам… Вылетает ему навстречу Аля – алый огонь, жар, безумие, поводит плечами, мелькает развевающейся юбкой, и у нас в «Погребке» тоже были похожие песни, и похожие танцы, и мне тоже есть, что показать этим землянам, и неважно, что язык чужой, и…

А у цыган есть кольца, да кольца не простые,
А у цыган есть кольца, да кольца золотые…
Ай, мама, мама, мама,
Люблю цыгана Яна!..

Аля кружится передо мной, отступает, и на нас смотрят, и прогрессоры обступили нас тесным кругом, и мне жарко и весело, и все равно, и…
- Безумие! – яростный крик перекрывает и музыку, и голоса. – Люди, это же безумие!
Что и требовалось доказать. Странник, - я обещал, что скучно тебе не будет? Я дворянин, и держу свои обещания. Вот он, первый гость из тех двоих, что не присутствовали на церемонии.
- Это Земля?! Это – наш мир?!
Эрик тоже пьян, но на ногах держится крепко. Лицо у него – белое, как бумага, искаженное, вдохновенное…
- Во что вы его превращаете – вы, прилетающие с других планет, с руками по локоть в крови?! Вы, которых посылали, чтобы нести тем мирам иное, лучшее будущее?! Во что вы превратились сами?!
Ого. Элу, пророк Человека, который был Мировым Светом, проповедует перед жреческой коллегией Двенадцати Богов. Боюсь, кстати, что с тем же успехом.
- Вы давно уже – земляне только по имени. Вы сами не понимаете, во что превратились. Сколько у тебя детей, Пашка , - двенадцать, больше? От скольких женщин? Ты хоть помнишь их имена? Сколько трупов ты оставил на Гиганде, Бруно? Кто первым прозвал нашу Планету «курортом» - ты, Миклош?! Как у вас быстро это прозвище прижилось – думаете, никто не знает? Зачем вы возвращаетесь сюда – чтобы нести грязь и кровь в мир, который давно уже не ваш?! Отравлять своим присутствием то, что вам больше не принадлежит?!
Лео встает – Камилл хватает его за плечо, но он стряхивает титановую руку киборга небрежно, как нежную ручку шестнадцатилетней гимназистки, он идет к нам…
Поздно.
- Сам, твою мать, свалишь – или помочь? – интересуешься ровно, негромко. Глаза у тебя сейчас – пустые и холодные. Глаза опытного убийцы, Странник.
- А что ты со мной сделаешь? Убьешь? – истерически смеется Эрик. – Ну, давай, убивай. Покажи всем, какой ты бесстрашный, какой беспощадный. А они – такие же, как ты – пусть поаплодируют. Ведь они будут аплодировать, да? Будут?
Не понимаю, как огромному, массивному дону Гугу удается блокировать твой выпад.
- Тихо, брат, спокойно, - рычит он в рыжую бороду, - ты иди, у тебя свадьба все-таки. Настроение себе не порть. Я сам.
Мгновение мне кажется – сейчас твой ледяной гнев обрушится на него. Но… ты хлопаешь его по плечу и скверно, криво ухмыляешься.
- Нормально, - говоришь ты. - Вперед.
- Слышь, ты, а ну-ка выйдем, - видимо, этими универсальными словами начинается драка на любой свадьбе любой планеты. Но выходить вошедший в раж Эрик, похоже, не собирается, - он бьет сразу на месте, молниеносно, точно…
Секунда – нет, меньше – и прогрессоры собрались тесным кругом, намертво отгородили дерущихся от остальных гостей.
- Эрику субакс, похоже, на основе конг-фу ставили, - азартно просвещает меня Миклош, так и не выпустивший из рук гитары, - а Пашке – на капоэйре, он для восточных слишком большой. Смотри, смотри, что сейчас будет…
Происходит, строго говоря, следующее – Эрику удается, используя скорость и гибкость, нанести дону Гугу несколько чувствительных ударов – но как только он прыгает, метя ногой в живот противника, тот неожиданно – со скоростью, смазывающей движение – уходит в заднее сальто, приземляется, выпрямляется – и принимает Эрика на кулак – четко в солнечное сплетение. Дальнейшие несколько секунд я могу охарактеризовать только одним коротким словом – бойня. Самое интересное – не относящиеся к славному прогрессорскому сословию гости даже не успели толком понять, что случилось…
- Мужики, не в службу а в дружбу, выкиньте кто-нибудь отсюда это дерьмо, - дон Гуг потирает разбитые костяшки. – Руди, брат, налей-ка…
- Надеюсь, ты, Леонид, позволишь мне сохранить голозапись этой сценки, как яркий пример времяпрепровождения столь любимых тобою прогрессоров в родном мире?
Ах, Странник, - этот прелестный летний день ты у меня не забудешь ни-ко-гда.
- Драка! Что дальше – оргия?! Гладиаторские бои?! – пронзительный голос господина Бромберга царит над залом. – Прогрессоры! Герои Планеты! Чумная язва на теле человечества, разрастающаяся попустительством Мирового Совета – под твоим, Леонид, прикрытием и с твоего, Михаил, благословения! При твоем, Геннадий, молчаливом согласии! Вся Земля уже тычет в вас пальцем! Поговорки пошли – «нажрался, как прогрессор», «ругается, как прогрессор»! Круговая порука, фальсифицированные отчеты, отредактированные ментограммы! Ордена мы им на грудь вешаем – а им место в психокоррекционных санаториях! Им, а не тем, первым наблюдателям, которые ломались и сходили с ума на отсталых мирах – потому что были землянами, гуманистами! И не затыкайте мне рот, Александр Васильевич – вы не хуже меня знаете, что я говорю правду! Мы создали монстра! И только вопрос времени, когда он нас сожрет! Мир, который мы с такой любовью создавали двести лет, наш прекрасный, любимый мир рухнет под натиском этих… этих! Волны гасят ветер – да, Леонид? Боюсь, этот не погасят! Оставьте, Александр Васильевич, - да, история с Саенко меня ничему не научила! Точнее, научила главному – нам нечего делать на отсталых планетах! Бедные наши мальчики – которые превращаются в ЭТО! Рудольф Сикорски, ставший примером для подражания, - каково?! А ведь они возвращаются – да-да, Михаил, они, к вашему сведению, возвращаются! Такие, какими стали – и по чьей, позвольте спросить, вине? Убийцы! Палачи! Которых слелали убийцами – вы! Лично! Что дальше, Сикорски? Что вы с приятелями нам готовите? Военный переворот? Тайную полицию? Тотальный контроль за инакомыслящими? Хотя – что это я! Вы отравите нас медленно, изнутри, вы будете притаскивать к нам со столь дорогих вашему сердцу отсталых планет таких, как этот ваш, Сикорски, породистый монстр в шелках, отравляющий все, к чему только прикосне…
То ли дон Гуг не успел, то ли и не собирался успевать.
Прыжок. Полет. И – удар ногой из воздуха, прямо из разворота, в говорящие губы Бромберга. И – снова ногой – еще один удар, от которого разговорчивого профессора поднимает в воздух, проносит через весь зал и приземляет на стол – прямо перед Лео. Мой снежный демон, - ты был прекрасен.
Бромберг, хватая воздух разбитым ртом, пытается подняться, окунаясь локтями в горки икры и салатов, - а Лео, очень вежливо ему помогая, говорит добро и сочувственно:
- Да зачем же так волноваться, Айзек? Дай-ка я тебе почиститься помогу… пойдем, пойдем, я в глайдер тебя посажу… ну, хватил лишнего, с кем не бывает… А мир наш – что ж. Если его так легко разрушить, причем нашим же мальчикам, - так, может, не так уж он и прекрасен? Если выросли в нем люди, и защитить-то его не способные? А те, кто способен защитить, как ты полагаешь, только и мечтают его уничтожить? И кто ж, скажи мне, Айзек, тогда этот самый мир наш будет спасать, случись, не дай Бог, что? Пространство – оно ведь большое, кто его знает, кого оттуда принести может… Да ты не кипятись, Айзек, - ну, проспишься, полегчает, а ты утром кофейку крепкого, с каспарамидом, а?
- Странник, - шепчу я тебе на ухо, - я тебя обожаю. Ты просто не представляешь себе, что я ночью с тобой сделаю.
- Что, Умник, – улыбаешься грустно, обнимаешь меня за плечи, - получил свою кровь? Ладно. Нормально. Развлекайся.
- Мы вообще будем веселиться – или нет?! – дон Гуг снова радостен и громоподобен, он сует мне в руки солидный бокал коньяка, тащит к столу. – Ну, Умник! Выше нос, - можно подумать, у вас там на свадьбах морды не бьют!
Хочу сказать «смотря в каком кругу», вспоминаю недавнюю безобразную драку на свадьбе дочери герцога*** и графа***, - и смиренно замолкаю.
И – как будто ничего не случилось. Музыка, реки напитков, мои девочки, лихо отплясывающие с прогрессорами – мелькают стройные ножки, сияют улыбки, женщины всегда любили силу, кровь и опасность, а человеческую природу, хвала Богам, не переделать, - Марк, угрюмо косящийся на божественную Алю, довольно невинно, нам мой искушенный взгляд, кокетничающую с господином Званцевым, тосты, тосты, тосты…
- Горько! – непонятно кричит Гена, и его поддерживают десятки голосов, и ты разворачиваешь меня к себе, Странник, и впиваешься мне в губы таким долгим, голодным, беспощадным поцелуем, что тесные брюки становятся не слишком удобными. Одним глазом посматриваю вниз – великолепно, демон, и кто, спрашивается, виноват?
- Умник…
- Странник, трахаться в сортире на собственной свадьбе – не просто, пошло, это еще и вульгарно. Переживешь. Налей-ка мне еще коньяку.
- Умник, а не много?
- Странник, для того, что ты планируешь – хорошо, хорошо, мы планируем – на сегодняшний вечер, мне много не бывает, и вообще – у меня стресс, и…
- Леня, мы сейчас поссоримся!
Так. События не оборвались. И зачем, трижды массаракш, я вообще подсунул Камиллу этот проклятый коктейль?



Странник
Еб же твою в душу. Только этого нам и не хватало.
Вот сказали бы мне, что киборг нашего Лео вообще может нажраться, – в рожу бы плюнул. Невозможно. А оказывается – и невозможное возможно. Косой, как прогрессор в первый день «на курорте». Нормально…
Бледный, глаза горят, - держит Горбовского за грудки, трясет, как грушу. И шипит яростно:
- Я знал. Я всегда знал! Что, Леня, не хватает совести откровенно сказать мне, насколько я чужой на этом вашем празднике жизни смертников-звездолетчиков? Не хватает чести сказать, что я давно надоел тебе своим скверным характером, своими неумеренными претензиями, своей ревностью?! И крестьянки чувствовать умеют, чтоб ты знал!
- К-какие к-крестьянк-ки, К-камилл? – у Лео стучат зубы, затылок при каждом тычке Камилла колотится о стену.
- Крестьянки – это я в порядке метафоры, в самом широком смысле! – рычит Камилл в ответ. – Ну, наберись же ты мужества, будь мужчиной, Леня! Мужчиной, а не вечным миротворцем! Скажи мне! Открыто, при всех скажи – Камилл, мне все надоело, я, наконец, больше тебя не хочу, я хочу Марка…
- Что-о?! – с интересом вопрошают хором, не сговариваясь, из разных концов зала вышеупомянутый Валькенштейн, его Аля, Перси Диксон и, естественно, Генка Комов.
- Марка? Почему… Марка? – отпущенный Горбовский падает на стул, лицо него – совершенно обалдевшее.
- В широком смысле – Марка! И «Тариэль»! И Пространство! И Перси! И свою работу! Все, что угодно, - кроме меня!
- Камилл, родной, остановись… - урезонивает Лео. – Что на тебя нашло? Выпил? Ты выпил, да?
- Я трезв, как стеклышко, - сообщает Камилл, шатнувшись и опираясь на твое плечо – сам не понимаю, почему, но подозрительно мне, как быстро ты оказался в центре событий, любимый, в степени поистине охуительной. – Умник! Странник тебя любит?
- Понятия не имею, - отвечаешь злорадно, нагло, по-кошачьи нечитаемо глядя мне в глаза.
- Любит, - горько констатирует Камилл. – По-настоящему любит. Тебя, между прочим, а не некоторых представителей КОМКОНа!
Ага. Как говорил некто профессор Аллу Зеф – обнажились глубины подсознания. Сильно что-то обнажились…
- Камилл, миленький, - договорить Леонид не успевает – стена в каких-то миллиметрах у его головы идет трещинами, рассаженная отчаянным ударом титанового кулака. Рывок – Генка совершает акробатический полет на несколько метров – и приземляется точнехонько к Лео на колени.
- Забирай его! – в голосе у Камилла звенят неподдельные слезы. – Ты всегда этого хотел, да?! Забирай! Жди его месяцами! Авось дождешься! Шрамы его новые считай! Оплакивай, когда не вернется! Жди!!! Не спи ночами! Смотри в это небо, в это проклятое небо, которое его когда-нибудь у тебя отнимет! Ты этого хотел, этого?! Друга своего спроси, который тоже звездолетчика любил, – большое у него счастье?! Потому что ты однажды тоже не дождешься, ты… ты!..
- Хуево, - шепчет Пашка мне на ухо. – Чего делать будем, брат?
- Истерика, - отвечаешь вместо меня. – Обычная истерика. Ничего страшного, - сейчас, сейчас, - ах, массаракш, до чего же некстати… Камилл, душа моя, иди ко мне… Отстаньте вы от него, идиоты! Ну, дорогой мой…
Картина маслом, твою мать: Камилл лежит головой у тебя на коленях – и плачет, громко, совершенно по-детски, навзрыд, а ты перебираешь пальцами его каштановые кудри и ласково, негромко выпеваешь:
- Ну, Камилл, ну, радость моя, - подумаешь, что, собственно, случилось? Не дождешься – и не очень было нужно, между прочим. Все они сволочи, Камилл, душа моя, - все, как один… Любовь! Боги, придумали слово! Слово – это всего лишь слово, Камилл. Смерть, жизнь… нелепость какая… Все там будем, Камилл, - ах, как ты мне напоминаешь одного мальчика, одного милого мальчика, который больше всего боится, что его любимый умрет раньше него… Не надо бояться, Камилл, пустое… Карты…
Что именно карты – не слышит уже никто, потому что это ты шепчешь Камиллу на ухо, одновременно убивая нас всех возмущенным взглядом. Угу. Точно. Виноват, как обычно, я. И все окружающие. А напоил Камилла до усрачки, видимо, Мика святой, мать его. И ты вообще ни при чем, Умник.
- Лео, вы, кажется, капитан, герой и мужчина? – вопрошаешь иронически. – Так вот и извольте вести себя соответственно…
- Да я-то здесь причем? – вопрошает ошеломленный Леонид. – Умник, я вам клянусь, я совершенно не понимаю…
- А кто сказал, что вы вообще должны понимать? – твоим голосом можно резать сталь, Умник. – Боги милосердные, понимание от так называемых «настоящих мужчин»! Утопия, нелепая легенда! Будьте мудры – идите и утешайте. И заберите вы его отсюда, из этого борделя, заберите домой! Что вы – каменный? Или тоже… перепили? Кактусы он другим дарит, массаракш-и-массаракш!
- Камилл, - бормочет Леонид, унося своего спутника жизни в сторону выхода, - ну, чего ты, Камилл, - ну, скажи, как же я буду, если меня ждать станет некому, а? Генку зачем-то приплел, - ревнуешь, да? Думаешь, только ты ночами в небо смотришь? А я-то? Я? Как вспомню – там Земля, а на Земле – наш дом, а дома – ты… Зачем жить, Камилл, если некуда возвращаться? Если не к кому – а, Камилл?..
- Странник, - решительный блеск черных глаз, - мне это осточертело.
- Что, уже? – вздергиваю бровь.
- Твой сарказм нелеп и неуместен, Странник, - хотя бы по той простой причине, что именно ты втравил меня в этот балаган.
- Угу. И Камилла тоже я напоил. И Айзека с Эриком, мать их, я притащил, - соглашаюсь мягко.
- А вот не надо, не надо устраивать мне сцен, пожалуйста! Пойдем. Посидим на веранде, что ли… Мне надо отдохнуть, у меня нервы уже на пределе…
А у меня, видимо, нервов вообще нет, - эту фразу я сглатываю. Молча притягиваю тебя к себе на колени, обнимаю за талию, прижимаюсь щекой к колючей парче камзола.
- Смотри, - ты засовываешь сигарету в новый мундштук, - точеная, явно ручная работа, темно-красный, с золотыми искорками, пандорский фиант, редкий, красивый камень. – Смотри. Что Грег тебе прислал?
- Шкуру тахорга, - я зеваю, прикуриваю от твоей сигареты.
- Тот… зеленый с золотом дракон? Весьма безлико. А мне – вот это. Сам сделал, между прочим. И написал на карточке: «Удачи, Умник. С таким человеком она вам очень понадобится». Странник, - почему на меня он уже не сердится, а на тебя – еще как?
- Хрен его знает, - прижимаю тебя к себе чуть теснее. – Насрать. Умник, нам с тобой что – больше говорить не о чем?
- Почему же, - по спине у тебя проходит блаженная дрожь предвкушения, - можем, допустим, поговорить о брачном контракте, Странник… что и кому останется по завещанию в случае смерти супруга… Тебе, например, - мой особняк в Столице, оба моих имения… интересно, правда?
Надо бы, наверное, оскорбиться, - только сил нет. Все так же прижимаясь щекой к твоей спине, говорю просто:
- Мне, Умник, после твоей смерти только пистолет понадобится. А пистолет у меня уже есть. Дарре дома оставь. Она еще детишек нарожает, - надо же им где-то жить…
- Странник, - полуобернувшись, облокачиваешься о мое плечо, смотришь мне в глаза – сверху вниз, - ты… действительно любишь меня, да?
- Люблю.
«Действительно». Твою мать.
- Бред, - соскальзываешь с моих колен, подходишь к перилам, наклоняешься, опускаешь голову на стиснутые руки, - бред! Странник, ты сам-то понимаешь, какой, Боги милосердные, это бред? Как – ну, ответь мне, как - ТАКОЕ вообще можно любить?!
Так. По-моему, Камилл – не единственный, у кого тут пьяная истерика начинается.
- Ну, я же тебя люблю, - отвечаю тихо.
- Тогда ты сумасшедший! Или я был прав с самого начала – и ты вообще не человек, а демон!
- Умник, - интересуюсь ровно, - я час назад кого-то предупреждал, что ему хватит? Сколько ты за это время еще принял, а?
- К родичам твоим! – оборачиваешься бешено, упираешь кулаки в бедра, - и вдруг тихо, журчаще смеешься.
- Что еще, Умник?
- Ты прав, Странник, мой неистовый Странник, ты прав как всегда, - подходишь ко мне, наклоняешься, гладишь по щеке. – Я пьян. Совершенно пьян, Странник. Вот и отлично. Увези меня… домой.
Еб твою в душу, Господи, которого нет.
Веду глайдер одной рукой – вечер, огоньки внизу, твоя голова у меня на плече, - и не понимаю, не помню, было это когда-то – или нет. Плевать. Плевать, Умник. Я люблю тебя. Ты знаешь.
Снимаю тебя с подножки глайдера – ты оступаешься, спотыкаешься и чудом успеваешь ухватиться за мою подставленную руку.
- Нормально. Ну-ка, Умник… давай…
А ведь я все-таки переношу тебя через порог.
- Смешно, - комментируешь невозмутимо по пути в спальню, - у вас это тоже символизирует твою готовность до самой смерти носить меня на руках?
- У нас, - сообщаю не без удовольствия, - это символизирует, что ты надрался. И сам идти не можешь.
- Почему это – не могу?
- Умник. Поставить тебя?
- Запросто.
В безопасности спальни ты почти не шатаешься. Снова закуриваешь – сигарета, между прочим, дрожит и вот-вот вылетит из дареного мундштука. Надменно любопытствуешь:
- Мне в этом доме кто-нибудь нальет выпить?
- Что, Умник, мало?
Ты берешь с подноса початую бутылку вина – и пьешь из горла, долго, жадно, - опытный прогрессор бы обзавидовался. Ты подходишь ко мне. Берешься обеими руками за ворот моей рубашки – и пуговицы катятся по полу.
- Мало, - шепчешь ты, когда за рубашкой отправляются в полет мои штаны, а за ними – так же небрежно сорванные детали твоего сложного костюма – одна за другой. – Мало. Ничего… не хочу помнить…
Точно, Умник.
Губами – к губам. Языком – к языку. Ты целуешь меня так жадно, голодно и откровенно, словно не видел год. Хорошо. Давай. Отпусти себя, Умник.
Кровать уплывает куда-то в сторону – и я оказываюсь на ковре, а ты – на мне, ты не ласкаешь – насилуешь, прикусываешь кожу у меня на шее, выкрушиваешь пальцами соски – и я откликаюсь мгновенно, а когда было иначе, Умник? – и ты спускаешься дорожкой поцелев-укусов все ниже, оставляешь красные отметины у меня на животе, на бедрах, жестоко засасываешь кожу в паху, и стоит у меня уже тяжело и болезненно, и когда ты склоняешься надо мной и прикусываешь кожицу крайней плоти, - у меня действительно летят искры из глаз, дыши не дыши – а с таким стояком валяться попросту больно, и я пригибаю твою голову ниже, – давай, Умник, возьми уже! – и ты крепко, зло проводишь языком по уздечке, расслабляешь горло, берешь сразу и резко – на всю длину, задаешь стремительный, жестокий ритм, и мой член снова и снова упирается тебе в горло, и мне – мало.
- Умник. В глаза смотри.
- Стра-анник…
Выпускаешь мой член изо рта, шире раздвигаешь мне ноги, - ухожу в растяжку, открываюсь, - смотри, вот он я, настежь перед тобой, - облизываешь ноющую от напряжения мошонку, каждую складочку промежности…
- Странник… Никогда, никого, кроме тебя…
Что?
Два пальца – мне внутрь, резко, с ходу, насухую, не растягивая – раздирая, царапая холеными ногтями, беспощадно всаживаясь в нужную точку - раз, два, три…
- Демон мой, любовь моя… несчастье мое…
Что, Умник, что?
- Еще, - говорю, даже не соображая, о чем прошу.
- Странник… любимый, Странник…
Пальцы у тебя – скользкие от моей крови, и ты облизываешь их, и моя кровь остается у тебя на губах.
- Странник… люблю…
Вот еще бы это все – да без пьянки и крови.
Пальцы в меня – пальцы в рот. Усилием воли запрещаю крови останавливаться. У тебя – бешеные глаза, Умник. Но, между прочим, вариант «какая разница – ебет или дразнится» - не для меня. Как-то и возраст не тот, и ситуация не способствует.
Опрокидываю тебя на спину. Насаживаюсь резко, до упора, а кровь – неплохая смазка, кстати, просто – дело привычки, а я привыкну, я к столькому привык за четыре года, а теперь – главное, ты во мне, мы вместе, и ты рвешься, поднимаешься мне навстречу, и царапаешь мои бедра рубиновым обручальным кольцом, и твердишь, твердишь, тихо, безумно:
- Люблю, люблю, люблю…
Хорошо, Умник, что ты пьян, - быстро не кончишь. Хоть послушаю.
Время… не знаю… плевать…
- Давай, Умник, давай, - вот я…
- Странник… Люблю, люблю, люблю!..
Хорошее слово «люблю», когда ждешь его четыре года. Приятно слушать.
- Странник… подожди, Странник…
- Жду.
Вверх-вниз. И кровь – действительно хорошая смазка. Долго ли умеючи, а? Как раз – долго.
- Стран-ник… Лю-блю!..
А вот теперь – все. Пора.
- Я люблю тебя.
Стискиваю свой член, сжимаю тебя внутри, - и, подыхая на тебе, забрызгивая тебя спермой, успеваю еще почувствовать, как ты выплескиваешься в меня.
Хо-ро-шо…
Знаешь, Умник, что самое смешное? Ты не соврешь, когда завтра спросишь, морщась и глотая каспарамид, – Странник, что я натворил вчера ночью? А знаешь, что еще смешнее? Я тебе отвечу – ничего. Ничего особенного, Умник. Нормально.
Я люблю тебя. И мне насрать.
И, между прочим, засыпая, я успеваю почувствовать, как между нами пролезает что-то теплое, требовательно и тихо мурлычущее.
Что и требовалось доказать.

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, Sidemoon, Странник\Умник, Горбовский\Камилл, NC-17, Обитаемый остров

---

[Sidemoon]

После жизни

Пейринг: Странник/Умник, Папа/Деверь
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма, переходящая в трагедию, POV Умника
Размер: мини
Дисклеймер: не претендую, не обладаю


Солнце – никогда к нему не привыкну! – бьет в глаза. И скучно, и тревожно, и ты где-то шляешься, Странник, - и я даже не задумываюсь, чем бы заняться. Карты словно сами ложатся в ладони – старинные, тяжелые, шелковисто-гладкие. Первый расклад, второй – и все как всегда, ничего особенного: любовь, властный, сильный мужчина (ну, как же без тебя, Странник), семейная – и почему меня это решительно не удивляет – ссора… Сомнения, снова любовь, долгая дорога – пора бы уже, надоело считать дни до отлета… Третий расклад – традиционный «хонтийский крест», и карты с шуршанием падают на стол, и я кидаю последнюю – в центр, перекрестьем, и… и…
Накатило. Зазвенело в ушах, сорвалось дыхание. В глазах потемнело. Ненавижу это ощущение полной беспомощности, этот дар-проклятие, наследие прабабки, так и оставшейся навеки шестнадцатилетней, ненавижу…
Ненавижу? Вижу.

У тебя – мертвое лицо, Странник, - череп, обтянутый кожей. У тебя – смертельно усталые, сухие глаза человека, который не боится больше ничего, потому что самое страшное с ним уже случилось. А волосы – уже не белые, а совершенно седые. Сколько лет прошло? Сколько?
Медленно и упорно, как под тяжким грузом, ты идешь по обсаженной розами и шиповником песчаной дорожке к знакомой мне до мелочей белой вилле под красной черепичной крышей, за которую едва не цепляются тяжелые, зеленоватые пандейские облака.
Папа – стар. Он снова располнел и тяжело опирается на трость, в бороде уже не осталось ни единого черного волоска, но голос у него – все такой же, мягкий, звучный, уверенный.
- Здравствуй, Странник, - говорит он. – Не ждал тебя здесь увидеть.
- Мне нужно увидеть Деверя, - твой голос, никогда не отличавшийся богатством интонаций, сейчас звучит и вовсе до жути ровно и монотонно.
Мгновение Папа смотрит тебе в глаза – и ты не отводишь взгляда. У тебя – совершенно пустые глаза, Странник.
- Вот, значит, как, - произносит Папа негромко. – Вот как оно случилось…
- Да, - отвечаешь ты, и вдруг ухмыляешься – криво, беспощадно. – Так и случилось. Позови Деверя, Папа.
Мой мальчик вылетает в сад с толстой книгой в руках, - по пятам за ним поспешает белокурая горничная в белой наколке. Ох, - да и у него тоже седые виски! И – чуяло мое сердце - отпустил он все-таки эту чудовищную бородку, которая совершенно ему не идет и делает похожим на честного сельского учителя из плохого романа. Но взгляд у него – все такой же, детский, распахнутый…
- Ты хотел меня видеть, Папа? – спрашивает он удивленно. И только потом замечает тебя: – Ох, Странник! Откуда ты здесь? Что?..
- Говори, - то ли приказывает, то ли просит Папа.
А ты молчишь, Странник. Ты молчишь тяжело и упорно, на лице твоем стынет страшная ухмылка, - и молча ты смотришь, смотришь в лицо Деверю. Медленно, словно в рапидной съемке, выпадает книга у него из рук. Медленно он подносит ладонь ко рту, и глаза его расширяются.
- Нет, - шепчет он одними губами. – Нет. Нет, нет, нет, нет…
- Да, - хрипло выговариваешь ты. – Да, Деверь. Прости.
- Нет!!! – никогда бы не подумал, что мой мальчик вообще способен так закричать – странно, право, что от этого исступленного вопля листья с деревьев не осыпаются, как в сказке, которую мне когда-то рассказывала нянюшка.
Ты все так же стоишь – и смотришь куда-то в небо, а Деверь бьется в руках Папы и кричит, срывая горло:
- Не верю!!! Ложь!!! Странник, скажи, что ты мне солгал, скажи!!!
И снова ты молчишь, следя взглядом за низкими облаками, за мечущимися стаями чаек.
Деверь вырывается из объятий Папы. Прикусывает губу. Произносит звонко, отчаянно:
- Будь ты проклят… убийца.
И плачет – громко, по-детски, закрыв лицо руками.
- Мне пора, - говоришь ты, поворачиваясь.
- Стой, - вот теперь Папа действительно приказывает, и это ни с чем не спутать. – Подожди. Я… уведу мальчика.
Странно, Странник, - ты, никогда в жизни не слушавшийся ничьих приказов, покорно замираешь на месте. Папа, обнимая за плечи рыдающего взахлеб Деверя, уводит его в дом, - а ты все так же стоишь и, не закуривая, бессмысленно крутишь в руках пачку сигарет.
- Сядь, Странник, - Папа возвращается на удивление скоро. – Деверь спит, я сделал ему укол. Расскажи: что произошло?
- Море, - ты разглядываешь свои руки так, словно рассчитываешь прочесть на них какие-то ответы.
- Случайность, - кивает Папа задумчиво. – Стало быть, теперь мальчик и впрямь останется один.
На долю секунды в твоих мертвых глазах мелькает тень понимания:
- Что – и ты тоже?
- А почему бы и не я? – улыбается Папа спокойно и печально.
- И скоро? – спрашиваешь равнодушно, как о чем-то совершенно незначащем.
- Год. Может быть, полтора… - Папа пожимает плечами, засучивает рукав, показывает руку в темных следах бесчисленных инъекций. – А мальчик не знает. И ни к чему. Узнает… потом. Ох, Странник, - до чего же некстати…
- Некстати? – переспрашиваешь чуть слышно.
- Прости, - Папа барабанит пальцами по столешнице. – Странник, можно задать тебе вопрос?
- Задавай, - ты, наконец, вспоминаешь о сигаретах в руке. Закуриваешь.
- Почему ты все еще жив?
Ты затягиваешься. Выпускаешь изо рта колечки сизого дыма. Отвечаешь почти сразу, со странным спокойствием:
- Мне нужно закончить одну работу. Только одну. Потом… я свободен.
- Понимаю, - Папа наклоняет голову. – Что ж. Прощай, Странник.
Ты поднимаешься. Притушиваешь сигарету в старинной янтарной пепельнице. В последний момент вдруг разворачиваешься и говоришь с почти мечтательной улыбкой:
- Передай Деверю – пусть запомнит: мертвым не больно.
- Непременно передам, - обещает Папа мягко.
И ты идешь, идешь по обсаженной розами и шиповником дорожке к чугунным резным воротам… У тебя – идеально прямая спина, Странник. На казнь идут, не сутулясь, верно?

- Умник, мать твою! Да что с тобой такое, Умник?!
Ты трясешь меня за плечи, - и я наконец-то прихожу в себя. Во рту – сухо и горько, голова разламывается.
- Когда я умру, Странник, - сообщаю устало, - ты застрелишься.
Реакция прогрессора сбоев не дает. Никогда.
- Я эти проклятые карты спалю к чертовой матери, - заявляешь ты мрачно. – Они тебя до психушки доведут. И меня с тобой заодно.
- Не знаю, как насчет психушки, - замечаю философски, - я вообще иногда прихожу к выводу, что там тебе – самое место, - но факт остается фактом, Странник: когда я умру, ты покончишь с собой.
- Угу, - фыркаешь ты. – Точно.
- Ты мне не веришь?
- Почему? Ты умрешь, я застрелюсь. Картина маслом. Умник, ты что – дряни какой-то накурился? Или опять бутылку коньяка в одиночку со скуки выжрал?
Неисправимый Странник…
Я беру твое лицо в ладони. Целую в сердитые и смеющиеся прозрачные глаза, в жесткие, неуступчивые губы.
- Дай мне почувствовать себя живым, Странник, - говорю я, стягивая с тебя футболку.
- Вот скажи, Умник: почему нормальную просьбу заняться с тобой любовью непременно надо обставлять всяческими трагедиями? – интересуешься ты, подхватывая меня на руки и направляясь в спальню.
- Ты идиот, Странник, - констатирую философски.
- Плевать. Пусть. Я люблю тебя.
- Да, Странник.
Ты несешь меня легко, как игрушку, и ты – горячий, и на твоих предплечьях перекатываются беспощадные, твердые мускулы, а эластичные штаны натягивает вполне солидное доказательство того, что ты очень даже жив и действительно любишь меня.
- Ты прав, Странник, - я легонько провожу языком по шраму на твоей брови, и ты сглатываешь, сбиваешься с дыхания, - пусть. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов…

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, G - PG-13, Sidemoon, Папа\Деверь, Странник\Умник, Обитаемый остров

---

[Sidemoon]

День третий

Пейринг: Странник/Умник
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма, юмор, POV Умника
Размер: мини
Дисклеймер: не претендую, не обладаю

Предупреждение: Странник не всегда выражается цензурно

- Странник! Где ты? Странник, к родичам твоим демонам тебя!
Ты стоишь в дверях своего… вечно забываю, как ты называешь свой тренировочный зал, где ломаешь кирпичи ребром ладони, до сих пор вызывая у меня краткие искры любопытства… а-а, да, додзе, - с полотенцем в руке, голый по пояс, в забавных широких тренировочных штанах, и я не без удовольствия оглаживаю взглядом идеальные кубики твоего брюшного пресса, блестящие от пота, хищные жгуты мышц, перевивающие предплечья. Ты красивый мужчина, Странник. То есть, - не знаю, слово «красивый» трудно применимо к тебе в прямом и буквальном его смысле, но есть в тебе нечто, возносящее тебя даже выше этого понятия. «Господин Странник – такой интересный мужчина», - щебетала Дарра. Впрочем, «интересный» - нет, тоже не то, просто… ты великолепен, Странник, и этого у тебя точно не отнять.
- Чего тебе, Умник? – спрашиваешь спокойно.
Спокойно? Умоляю, Странник. Ты уже напрягся, собрался, как перед прыжком, отчаянно соображая, какой сюрприз преподнесу я тебе на сей раз. И правильно, между прочим. Жаль, мало времени до проклятого мероприятия, - приходится торопиться, а то я и впрямь устроил бы себе настоящее развлечение. Не догнать, так хоть согреться, говаривала в таких случаях моя нянюшка. Что поделать, Странник? Кому-то – и тебе в том числе – больше нравится результат, а лично мне импонирует, преимущественно, процесс. Результатом станет, видимо, созданное по моим эскизам кольцо, которое ты наденешь мне на палец под умиленные овации полупьяных гостей, - а в процессе, мой милый, я так потреплю тебе нервы, что ты – Богами клянусь! - никогда этого не забудешь. Не надо, Странник, не надо меня недооценивать…
- Зачем звал, спрашиваю?
Медленно, медленно я подхожу к тебе вплотную. Кладу обе ладони тебе на плечи, скольжу ниже – по сильной выпуклой груди, задевая пальцами маленькие и твердые, светло-розовые соски северянина, по железному животу – ниже, к завязке черных штанов. Ого, Странник, ты уже сжимаешь зубы? А вот не стоит думать, что только ты имеешь власть над моим телом, тут, между прочим, мы с первого дня были на равных.
- Умник, - в твоем хрипловатом голосе звучит улыбка, - дай хоть душ принять, я же пропотевший весь.
Просовываю руку тебе под штаны, глажу сильное бедро.
Светски спрашиваю:
- Странник, ты вообще костюм примерять будешь – или как?
Секунду ты ошеломленно смотришь на меня – что, не ожидал? Потом коротко вздергиваешь бровь:
- Что – прямо сейчас?
- Потрясающе, Странник! – Изображаю праведный гнев, хотя на самом деле мне ужасно смешно. – Два дня до этого унизительного кошмара, который ты мне навязал – да, Странник, именно навязал, не спорь, - а ты, видимо, полагаешь, что я намерен идти к брачному алтарю с мужчиной в плохо сидящем костюме? Ну, уж нет. И так – все, буквально все приходится делать самому. Чем ты мне помог, Странник? Приглашения – и те мы с Камиллом рассылали. Меню мне помогал утверждать дон Гуг, - и, кстати, он же озаботился с ревом втолковать этому железному кретину администратору, что нам нужен ВЕСЬ ресторан, а не жалкие несколько столиков. Прессу – и ту!..
- Прессу? – переспрашиваешь, сглатывая. - Нормально, блядь. Умник, - вы с Пашкой и Камиллом совсем там ебнулись или как?
- Странник, - вот теперь я и вправду возмущен, - уж не рассчитывал ли ты, что я вступлю в брак, как какой-нибудь провинциальный нотариус, в кругу одних лишь родных и близких? Тем более, - я навел справки. Оказывается, ты в своем мире – довольно заметная фигура, депутат этого вашего местного странного парламента, Герой Земли и демоны знают, что там еще. Неплохо, - ордена будут отлично смотреться на белом.
- Какие, на хуй, ордена?
Что, непрошибаемый Странник, умею я еще выбивать тебя из седла?
- Твои, душа моя, твои, - чьи же еще? – пожимаю плечами невинно. – В общем, иди примерять костюм, а потом продемонстрируешь мне. Вместе с орденами. Я не шучу, Странник.
По-моему, ты испытываешь острое желание выматерить меня на четырех, как минимум, языках, не считая пандейского, но в последний момент сдерживаешься, - только играешь желваками. Щека пока не дергается, нет? Ничего, прелесть моя, еще не вечер. Попомнишь ты у меня эту свадьбу.
Сердито отфыркиваясь, ты плещешься под душем, я что-то еще говорю – забавно, Камилл тоже будет в белом, только другой стиль и другой оттенок, а Лео мы одеваем в темно-синее, что-то в стиле вашей старинной морской формы, ты просто не представляешь себе, Странник, как ему идет, надо же, такой некрасивый мужчина – а общее впечатление поразительное, - но ответа не дожидаюсь. Прохожу в гостиную – если мне что-то и нравится у вас на Земле, так это дома, меняющиеся по воображению хозяина, - переделываю ее в стиле, который у вас был популярен двести с чем-то лет назад – «арт деко», чудо, что такое. Закуриваю, наливаю себе коньяка. Размышляю…

В последние дни, Странник, наш секс пах сталью и кровью. Мне иногда даже интересно – почему ты, вообще ненавидящий подобные эксперименты, так охотно поддерживаешь самые жестокие мои фантазии? Не в первый раз прикусываю язык, чтобы не спросить – тебе-то самому это зачем, Странник? Зачем полосовать себя ножом в постели, если сам ты не получаешь от этого и тени удовольствия? Сколько можно в любви отдавать, наслаждаясь, в общем, только реакцией любовника? Почему ты никогда не просишь ничего для себя? Впрочем, - глупо. Я и так знаю: ты нечитаемо посмотришь на меня, криво усмехнешься и скажешь что-то вроде: «Нормально, Умник. Я люблю тебя». И понимай, как хочешь. Нет, - я не идиот, Странник, я как раз понимаю: все эти опасные аттракционы – нечто среднее между банальными попытками переломить мою волю к сопротивлению и трогательной демонстрацией на тему «где ты еще такого мужика найдешь». Нигде, Странник, нигде! Успокойся, я давно уже и твердо осознал – как любовник, ты равных себе не имеешь, желать чего-то – кого-то? – еще – значит, искушать долготерпение Богов. Ты знаешь мое тело лучше, чем собственное, знаешь все мои желания – включая те, которые у меня хватает ума не озвучивать. Но… Странник, ты сам-то понимаешь, что порой, при всей своей перехлестывающей через край, брутальной мужественности, чем-то смахиваешь на юную и невинную жену немолодого развратника, выряжающуюся, на утеху многоопытному супругу, в спальне в пикантные корсеты с перьями и кружевные чулочки? Интересно, что будет, если я тебе это скажу? Пристрелишь меня? Или, что гораздо больше похоже на правду, фыркнешь и скажешь: «Точно, Умник, прямо один в один»? Надо будет все-таки попробовать. Не сегодня.
Вчера мы с тобой, между прочим, слегка заигрались, Странник. Ты в запале полоснул себя ножом по паховой артерии, - хлынула кровь, и ты, усилием воли, упорно мешал ране закрыться. Ты трахал меня, - и я кричал от наслаждения, купаясь в твоей крови, - от нее тяжелели, набухали простыни, - а потом, испуганно вереща, в спальню вдруг вкатился твой железный слуга, и на его лбу тревожно мерцал рубиново-красный огонек – «опасность для жизни».
- Вон! – рявкнул ты, не оборачиваясь, продолжая вбиваться в меня так, словно этот сумасшедший ритм двух сплетенных тел – самое важное в твоей жизни (не исключаю, впрочем, что так оно и есть, - кто тебя знает, демон), - но рана все-таки затянулась. Потом, когда мы лежали рядом и курили на мокрых от крови и спермы простынях, я философски заметил:
- По-моему, Странник, сегодня мы все-таки зашли слишком далеко.
- Тебе не понравилось? – твое плечо окаменело под моими лениво поглаживающими пальцами.
- Мне понравилось, Странник, - признал я со вздохом. – А вот что мне точно не понравится – так это скандал и позор, ожидающие меня после ареста, когда в моей… ну, хорошо, не надо кривиться, в нашей постели обнаружится твой хладный труп. И мне придется отвечать на неприятные и неделикатные вопросы представителей закона.
- Умник, сколько раз повторять? Нет у нас никаких представителей закона, - ты зевнул.
- И зря, между прочим, - парировал я.
- А вот тут, Умник, я с тобой где-то согласен, - ответил ты не сразу, явно думая о чем-то своем. – И если я… если Атос… ладно, хуй с ним, это все потом, давай спать.
Странник, - ты СОВЕРШЕННО уверен, что в вашем прекрасном мире не существует закулисных игр и политических противостояний? Впрочем, - не мое дело.

- Ну? – произносишь ты у меня за спиной, и я оборачиваюсь.
Оборачиваюсь…
Черт возьми, Странник! Я всегда подозревал – да что там, был уверен, - что тебе, беловолосому, худому, сильному и загорелому , пойдет белое, особенно - украшенное тяжелым блеском орденов и медалей, но чтобы до такой степени… Штаны резко становятся неудобными. Ты хорош. Ты хорош фантастически, запредельно, - хорош так, что глупая затея со свадьбой резко перестает мне казаться такой уж нелепой. По крайней мере, рядом с тобой – нынешним - я сумею пройти это испытание с высоко поднятой головой, как и положено наследнику старинного (более или менее, давай будем говорить откровенно, дорогой Умник) рода.
Кстати, о старинном роде…
- Налюбовался, мать твою? – спрашиваешь мрачно.
- Божественно, - выдыхаю вполне искренне. – Странник, в тебя можно влюбиться, не сходя с места.
- Что ж ты не влюбляешься?
Кажется мне – или в глазах у тебя на долю секунды мелькнула странная смесь боли, обреченности и надежды?
- Ах, Странник, не придирайся к словам, - не до того, право. Так, с этим мы разобрались. Мой костюм увидишь в день свадьбы, - не люблю дурных примет, но обещаю – это будет нечто фантастическое. Все-таки прелесть эти мои девочки, и понимают меня уже с полуслова, этакие умницы, и если ты, Странник, как обещал, не подберешь им кавалеров…
- Подберу. Как говорили, - ты ухмыляешься, - у нас в Пандее, «пацан сказал – пацан сделал». Умник. Мне раздеваться можно?
- Нет пока. Подожди. Мне пришла в голову одна фантастическая идея.
- Умник, не боишься, что костюм на хуй пойдет?
- Странник, ты все-таки пошляк, - наемничье прошлое сказывается? Нет, должен тебя разочаровать, - сейчас ничего такого не будет.
- Жаль.
- Странник!!! - видимо, взывать к чужому благоразумию все-таки стоит, не давясь смехом. – Говорю тебе: подожди, я сейчас.
Почти вбегаю в свою комнату, роюсь в шкатулке, - не сразу, но все-таки нахожу то, что искал.
- Вот оно. Странник, примерь-ка, - впору?
У меня на ладони – тяжелый, очень старинный золотой перстень. В оправе из грубовато ограненных мелких бриллиантов – огромный овальный изумруд, на котором довольно искусно вырезан парусный корабль, плывущий по волнам.
- Как, Странник, - пойдет к твоей святой Ориссе? По-моему, неплохо.
- Умник, еб твою, мне что – еще и Ориссу напяливать? – начинаешь ты и осекаешься. Как все-таки медленно все доходит до этих, с позволения сказать, «настоящих мужчин»!
- Черт, Умник…
С самым невинным видом я надеваю перстень тебе на безымянный палец левой руки – сидит, между прочим, как влитой, ты словно с ним родился.
Странник, я тебе обещал, что у тебя щека задергается, - или нет?
- Что, - я улыбаюсь, - осознал неотвратимую реальность происходящего? Потрясающе, Странник.
- Умник, - говоришь ты медленно, неловко, - я…
- Знаю, Странник, знаю. Убери-ка руки – костюм. Кстати, у меня и сомнений не было – кольцо тебе понравится. Хвала Богам. Я его всегда терпеть не мог, - воплощенный позор нашей семьи.
- Почему? – ты смотришь на меня словно издалека.
- Ох, - ты что же, не помнишь мое досье? Это перстень основателя нашего рода – ужасно, Странник, но что же делать, приходится признать: это было всего лишь триста лет назад. С небольшим.
- Делать мне, мать твою, больше нечего было, только предков твоих запоминать, - ты уже огрызаешься, Странник? – А что с ним было не так, с этим мужиком?
Ничего не могу с собой поделать – отвожу глаза. Отмахиваюсь как можно небрежнее:
- Обычная история. Наша империя воевала с Островной, и мой предок… скажем так: вносил свой вклад в общее дело, грабя корабли противника сообразно условиям каперского патента, подписанного Его величеством Флором Пятым. Попутно – видимо, спьяну или от нечего делать – он открыл еще кое-какие новые земли, подчинил местное население нашей короне, завалил Столицу туземным золотом, - и получил в итоге баронский титул. Говорю тебе, Странник, - для тех смутных времен все это почиталось весьма банальным. Но его сыновья, как ты понимаешь, были совершенно не в восторге от сомнительного происхождения своего титула, и постарались искупить вышеупомянутую сомнительность по-настоящему блестящими браками. Так у нас и повелось. Матушка моя, к примеру, происхождением давала сто очков вперед свергнутому царствующему дому. А теперь, прошу заметить, я нарушаю семейную традицию, вступая в настоящий мезальянс… Что тебя так развеселило, Странник?
- Знаешь, - говоришь ты, отсмеявшись – по-моему, твой этот… родоначальник… был настоящим мужиком, Умник. Смелым. Мне бы он, наверное, понравился.
- Ничуть не сомневаюсь, что и ты ему – тоже. Подобному подобное подлежит, как сказано в Священной Книге, - ответствую нежнейшим тоном.
- Точно, - ты улыбаешься, так непривычно открыто и светло, что я даже ощущаю легкий укол в сердце, - как я все-таки мало знаю о тебе, Странник! - Спасибо, Умник. Я… буду носить.
- Сейчас ты решительно ничего не будешь носить, Странник, - сообщаю надменно. – Верни кольцо, - получишь, как и положено, на свадьбе. Так, что у нас теперь…
- А вот что, - заявляешь непреклонно, подхватывая меня на руки.
- Странник, костюм!!! – взвываю неприлично.
- А хуй бы с ним, - сообщаешь весело. Перекидываешь меня через плечо – ужасно унизительно, между прочим, - и несешь в спальню.
Столь изысканно мной задуманный и столь безупречно воплощенный моими девочками свадебный наряд разлетается по комнате, и детали его приземляются в самых неожиданных местах.
- Странник, если хоть одна пуговица!.. Я лично проверю!!!
- Точно, Умник, проверишь, - фыркаешь, процеловывая дорожку от моего подбородка – вниз, по горлу. Легонько прикусываешь кожу у самой моей ключицы, - и мне становится не до деталей твоего грядущего туалета.
- Ну, Умник, - втягиваешь в рот мой сосок, посасываешь, чуть прикусываешь, посылая мне в пах первые искры наслаждения, поднимаешь голову - слушаю тебя.
- Знаешь, Странник, - уже чуть задыхаясь, я снова пригибаю твою голову к своей груди, - мне надоело… заказывать тебе секс, как вино в ресторане… Придумывай сам. Я… разрешаю…
Мгновение ты смотришь на меня – прямо, задумчиво.
Потом говоришь тихонько:
- Лады.
Вот ты, оказывается, какой, железный Странник. Ты ласкаешь меня медленно и на удивление искусно, целуешь каждую родинку, каждый сантиметр моего тела. Руки, грудь, плечи, бедра, - ты словно исследуешь меня, открываешь для себя заново – и, похоже, процесс этого первооткрывательства тебе нравится, потому что стоит у тебя отчаянно. Когда ты шире раздвигаешь мне ноги и почти задумчиво гладишь языком подобравшиеся, отяжелевшие яички, - прогибаюсь, вскрикиваю так, что мало голос не срываю. И это тебе тоже нравится, потому что ты не останавливаешься на достигнутом, продолжаешь ласкать языком мою промежность, внутреннюю сторону бедер, вход в мое тело, не пропуская ни кусочка плоти, - медленно, очень ласково.
- Мас-са-ракш, Стра-анник, - выстанываю, - поберег бы стиль… для первой брачной ночи…
- Заткнись, Умник, - советуешь серьезно, пропуская между пальцами волосы у меня на лобке, и я снова теряю разум и волю.
Ты не торопишься, Странник, - целуешь мой член, мягко проводишь языком по уздечке, ласкаешь ртом каждую складочку, щекочешь дырочку уретры, - я уже толком не соображаю, что ты такое творишь, но мечтаю, чтоб это длилось бесконечно. Когда ты наконец забираешь его на всю длину, до горла, и сосешь глубоко, аккуратно и ритмично, помогая себе языком, - приходится сдержаться, чтобы не выплеснуться прямо тебе в горло. Можно было бы и так, для первого раза, - но сегодня почему-то не хочется.
- Странник, - странно, что я еще могу говорить, - пора…
- Ладно.
И снова ты ласкаешь меня языком и пальцами, - готовишь, разлизываешь, раскрываешь, и я кричу, насаживаясь на твои пальцы, мягко касающиеся простаты.
- Странник! Лучший, единственный, божественный, мой!..
- Твой, - соглашаешься коротко, сплевываешь себе на ладонь, размазываешь слюну по каменно стоящему члену и, наконец, соизволиваешь войти в меня.
И ритм у тебя сегодня – непривычно медленный, Странник. Ты не вонзаешься в меня, а как будто ласкаешь изнутри членом, как только что – пальцами. Теперь твое тело не назовешь «абсолютным оружием», - оно точно создано для любви, и странно, как я не понимал этого раньше, и ты движешься во мне, постепенно наращивая ритм и силу толчков, и я уже рвусь тебе навстречу, - движением в движение, пытаюсь стиснуть колени у тебя на ребрах, вонзить тебя еще глубже, до самого сердца…
- Умник. Погоди, не сжимайся. Раскройся, - ну?
По-моему, это называется «вспахивать, как поле». Хотя… когда из груди рвется дыхание, и закатываются глаза, и действительно, всем телом, осознаешь, почему о сексе говорят «стать единой плотью», - как-то не до литературных ассоциаций.
- Странник… бесценный… безумие мое…
- Я люблю тебя, - говоришь ты, смыкая пальцы на головке моего члена, - и все становится слишком, и я кончаю, долго и сильно, и сжимаю тебя в себе, и чувствую, как в меня выплескивается твоя горячая сперма.
- Странник, ты – настоящий мужчина?
- Уже, - говоришь невозмутимо, поднимаясь неуловимо-стремительно и гибко. Возвращаешься с подносом – бутылка вина, два бокала, пепельница.
- Как мило с твоей стороны, - сообщаю небрежно, принимая из твоих рук наполненный бокал и закуривая. – Между прочим, мне понравилось. Так сказать, простенько, но со вкусом. Вот уж никогда бы не подумал… впрочем, о чем это я? Мне ли не знать, как безнадежно и тайно сентиментальны в душе все эти суровые и немногословные мужчины-воины?
- Еб твою мать, Умник, - отвечаешь предсказуемо, - ну, ты и сволочь.
- Странник, - мурлычу злорадно, - а ведь тебе еще не поздно подумать, стоит ли связывать с этакой сволочью свою и без того не слишком удавшуюся жизнь…
- Угу, мечтай, - ухмыляешься на редкость гнусно. – Вдруг дождешься. А думать я разучился, когда впервые тебя трахал. Сразу и намертво.
- А вот в ЭТО, Странник, - говорю ласково, - я, представь себе, верю абсолютно.

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, Sidemoon, Странник\Умник, NC-17, Обитаемый остров

---

[Sidemoon]

Три глотка надежды

Пейринг: Странник/Умник (упоминается), Пашка/дона Пифа (упоминается)
Рейтинг: PG-13, в основном – за мат
Жанр: драма, POV Странника
Размер: мини
Дисклеймер: не претендую, не обладаю
Предупреждение: гет. Много.

- Живой еще, брат?
Приветствие – совершенно в духе Пашки.
- Относительно, - говорю честно.
Пашка ржет – вкусно, самозабвенно.
- То ли еще будет, - обещает он злорадно. – Что, Руди, брачными клятвами не обменялись еще, а семейной жизни уже до ушей нахлебался? Куда Умник ускакал?
- С Камиллом… куда-то, - затягиваюсь, смотрю, как ветер уносит дым моей сигареты. – Занят он в последнее время. Только по ночам и видимся.
- По ночам, брат, - Пашка наставительно воздевает палец, - это самое, можно сказать, для счастливой семейной жизни главное. Как в Арканаре говорили? С мужиком совладать немудрено: корми его да люби его, вот и вся наука.
- Жаль, - ухмыляюсь мрачно, - Умнику не случалось в Арканаре бывать.
Пашка смотрит на меня – быстро, по-ястребиному, шмыгает горбатым породистым носом.
- Что, брат, - спрашивает неожиданно мягко, - хуево тебе?
Интересно, почему Грег – напарник, которого я практически вышколил под себя, который считал себя – да и был – мне другом, - оказался не способен понять? А Пашка – понимает. Наверное, понимает даже больше, чем мне хотелось бы. Громогласный дон Гуг, пьяница и балагур, дуэлянт, гуляка, кумир молодых дворянчиков и гроза прекрасных арканарок… все он, скотина, понимает. Потому и лезет пятерней в рыжую бороду, потому и долго, нарочито старательно выбивает об угол качелей соанскую трубку красного дерева. И молчит, раздумывая, что бы сказать. И стоит ли вообще говорить.
- Пауль, - я стараюсь говорить очень ровно, - скажи честно: вот на твой опытный взгляд, он меня… вообще…
Абсолютно не представляю, каким усилием воли заставляю себя цедить застревающие в горле слова.
Пашка неторопливо набивает трубку заново, раскуривает…
- А тебе-то что, брат? – отвечает просто. – Скажешь, твоей любви вам на двоих не хватит?
- Пашка, еб твою, - я сам знаю, как медленно стекленеют от бешенства мои глаза, как проходит по щеке короткая дрожь, - я – мужик. Нормальный мужик. Не демон, не чудовище. Я его люблю. И я имею право знать…
- А вот и хуй тебе, - преспокойно ухмыляется благородный дон Гуг. – Любовь, Руди, это материя… тонкая. Никаких таких прав ты не имеешь. Влюбился – так и люби. Вот оно, единственное твое право. Разлюбишь – уйдешь.
- Не разлюблю, - обрываю кратко.
- Вот то-то и оно, что не разлюбишь, - Пашка откидывается на спинку качелей. – Это, брат, такая штука…
- Точно, - киваю. Сажусь рядом на землю – в траву, у сосны. – Такая вот штука… такая вот сука. Пауль, представляешь – на Саракше так же говорят.
- Да ты что!!! – Пашка всплескивает руками, и качели угрожающе скрипят под тяжестью ста килограммов железных мускулов. – Да быть того не может! Ты понимаешь, Руди, что это, мать твою, значит? Это ж… еще одно подтверждение единой теории происхождения человечества на разных планетах, это…
Редкий случай: исчез на мгновение дон Гуг, появился на его месте землянин. Прогрессор. Ученый. Бывший ученый. Любимый ученик и главное разочарование Александра Васильевича. Нормально.
- Это, Пауль, - говорю не без удовольствия, - еще одно подтверждение того, что любовь – сука. На любой планете. И все.
- Не нравятся мне, брат, твои настроения, - Пашка роется в сумке. – Пить будешь?
- Давай.
- Стаканы принесешь?
- Да ну их на хуй, - говорю. – Умника нет, нос морщить некому. Что мы с тобой – в первый раз из горла пить будем?
- А и верно, - легко соглашается вообще сговорчивый Пашка. Ударом кулака вышибает пробку из пузатой бутылки черного стекла, и меня обдает резким, незабываемым запахом портовых кабаков другого мира.
- Эсторский? – вопрошаю блаженно.
- Он самый, - удовлетворенно ухмыляется в бороду Пашка.
- Ну, - странно, как легко на ум приходят слова чужого языка, дерьмо у нас все же рекондиционирование, что ни говори, - храни нас Господь и семь ветров Его, и помогай нам святая Орисса.
Хорошо идет ром – дешевый, зараза, темный, крепкий – обжигает глотку, огнем поет в жилах. Передаем, ополовинивая, друг другу бутылку.
- Пауль, - вот теперь слова не царапают горло, - я ебу его, а он ебет мне мозги. С первого дня. Это, по-твоему, как… нормально?
- Да все нормально, что по взаимному согласию, - отвечает Пашка несколько туманно и снова прикладывается к бутылке. – А оно у вас, гляжу, очень даже взаимное. Ты, брат, и сам – не святой Гаут средь лилий, знаешь ли. Тоже… явление.
- Пауль, - не знаю почему, но мне это важно, - тебе нравится Умник?
- Очень, - отвечает он, не задумываясь.
- Почему?
- А тебе на хрена? Ну, напоминает мне кое-кого… что?
Что это ты вдруг отводишь глаза, дон Гуг? Подозрительно отводишь.
- Бабу, - говорю без вопросительной интонации.
- Бабу, - соглашается Пашка. – Только это, брат, такая была баба… Мать твою, Руди, ты ж таких и не видел никогда. Да знаю я, знаю, что бабы тебе без разницы. Но эта!
- Кто хоть такая? – мне становится любопытно.
- Дона Пифа, - Пашка произносит это имя медленно, словно пробуя на вкус. – Осуна, маркиза Пифа. Слыхал?
- Вроде слыхал, - киваю без особой убежденности. Что-то такое и впрямь рассказывали парни, работавшие в Арканаре. Но что – режь, не помню.
- Вроде, - Пашка сердито хмыкает. – Хотя конечно, Арканар – место бла-ародное, не Соан с Ируканом, там «морских королей» - то бишь, сволочь пиратскую – в приличных домах и на порог не пускали, не то,что за столы сажать…
- Пауль, - отнимаю у него бутылку, - пиратская сволочь все-таки мылась. Периодически. Когда волна через борт перехлестывала.
- Угу, - Пашка барабанит пальцами по сиденью качелей. – Про что я говорил?
- Дона Пифа, - подаю реплику. И оба мы знаем: врет Пашка. Помнит он прекрасно, о чем и о ком говорил. Похоже – умирать будет, не забудет.
- Да, - Пашка громко, прерывисто вздыхает. – Руди, у меня к тому времени баб уже было – не сосчитать. Это ж только первый раз трудно, брезгливо, отвратительно – без любви, так, запросто, как кобель с сучкой. А потом – что ж? Баба да мужик, что им, Священное Писание вместе читать? А дона Пифа… Умник твой в юбке, вот она какая была. Считала, что день зазря прожила, если из-за нее в тот день хоть раз благородные доны на мечах не рубились. Кокетка зловредная, - ни сердца, ни совести. Мужикам головы кружила, с ума сводила. Ей же… бля, Руди, ей только пальчиком было поманить, понимаешь? И она манила. И ножки раздвигала. И кидала потом. Серенаду для нее спеть – в очереди стояли. Перчатку доны Пифы в кости ставили против соанского изумруда или хамахарского жеребца. Перчаточку, Руди, надушенную! Муж ее… пень старый, что он мог? Хлопал ушами. Ее ж четырнадцати лет замуж выдали, за старика, представляешь? Ну, она и пошла вразнос. Сама в любовь не верила и над чужой смеялась.
- Красивая была? – интересуюсь, мысленно прикидывая: да, все так, все сходится, и умный Пашка, еб его в душу, прав, как всегда.
- А вот, представь себе, и не так, чтоб очень. Не дона Окана, не дона Мидора. Росточка маленького, пышечка такая, носик уютный, кудряшки черные, кожа – что твои сливки. А глаза – брат, адские это были глаза. Я в них посмотрел – и пропал. Пропал, понимаешь?
- Понимаю, - говорю, сглатывая. – Ох, как понимаю.
- Да. Понимаешь. Брат, я же сам не помню, что я ей говорил, что она отвечала. Только – глазища эти черные. И голос. Как кошечка мурлыкала. Я в тот вечер за право петь ей серенаду рубился против восьмерых, - одного, кажется, убил даже, не помню. Это уже после истории с Антошкой было, убивать нам разрешили. Ну, - две ночи я ей песни пел, два дня букеты слал – каждый час. На третью ночь она мне из окошка своей спальни веревочную лестницу спустила. Я полез… Я, брат, в эту ночь многое понял. Главное – понял, какая это разница – по любви и так просто. Ты лучше и не пробуй.
- Даже и не собираюсь. А потом?
- А потом… на рассвете я одеваться стал. Сам лопочу что-то – сеньора, жизнь моя, звезда моя, я – раб ваш навеки… а она волосы перед зеркалом расчесывает и спокойно так, равнодушно спрашивает: ну, и как, дорогой дон Гуг, я могу быть уверена в искренности вашего сердца? Прикажите, говорю, любимая. Она губку так задумчиво покусала – и на окошко кивает: вот, к примеру, если я вам сейчас прикажу из окна этого прыгнуть?
- Сгруппироваться успел хоть? – ухмыляюсь, прикидывая высоту арканарских башен. Солидно, между прочим. Даже для прогрессора.
- Успел. Да разве дело в этом? Она ведь не знала, кто я, - и ей было наплевать, брат, совершенно наплевать, раскрою я себе череп о дорожку ее сада или нет. Чертовка, одним словом. Это она мне так изысканно дала понять, чтоб я на сердце ее не рассчитывал, ловишь? Дала – и дала, не ты первый, дурень рыжий, не ты и последний…
- Точно, - киваю медленно. Да, все, мать его, - родное и до боли знакомое.
- Брат, я взбесился. Ну, думаю, сучка кудрявая, я тебя люблю – и ты меня полюбишь, дрянь! Преследовал ее, проходу не давал, поклонников, хахалей ее в капусту рубил. А она… и когда со мной – не со мной. Головкой встряхнет, рассмеется – чужая, еб твою, как будто ничего только что и не было. А в постели со мной ей хорошо было, я мужик, я такое понимаю. Руди, я в ногах у нее валялся, руки ей выламывал, пальчики ее обцеловывал, стульями швырялся… Шлюхой обзывал, путь ее цветами усыпал прилюдно… все было. Полюби меня, думал, полюби, я же сдохну! А потом однажды… как ударило: Господь милосердный, да на что мне ее любовь? Я люблю – и довольно. А она… ну, если ей так лучше, если ей так спокойнее, - да пусть. Я ж люблю ее, я хочу, чтоб она счастлива была!
- На, хлебни, - протягиваю бутылку, и он жадно делает глоток. – Слушай, Пауль… если ты не хочешь, то не надо… дальше.
- Надо, - огрызается Пашка. – Я десять лет никому об этом рассказать не мог. Потерпи. Дай выговориться.
- Говори, - наклоняю голову. – Говори, Паша.
- Ну, вот. Три года это тянулось. А потом… надоело ей, и она меня прогнала. Зло прогнала, с насмешкой. Я на все плюнул – ничего, думаю, позовешь еще, не впервой – и в Эстор подался. Пил там, гулял… а через три недели – гонец из Арканара: холера. Мать твою, Руди, я четырех коней насмерть загнал, - а город закрыт, ни входа, ни выхода, так я стражников прямо у тех ворот рядком и положил, всех десять. Успеть, думал, только бы успеть!
- Не успел, - и снова я не спрашиваю, а просто констатирую факт.
- Не успел…
Веселый Пашка сидит, подавшись вперед и уткнув лицо в большие красные руки, и тихонько раскачивается взад и вперед.
- Я бы застрелился, - говорю ровно, без интонации.
- А я живу, - Пашка поднимает голову, глаза у него – сухие и гневные. – Живу, представь себе. Кто моих детей растить будет? А делать мою работу? Святой Мика, мать его?
- Угу, мечтай, - огрызаюсь совершенно машинально, и Пашка фыркает от неожиданности. И снова все становится, как было раньше. Словно и не звучал у меня только что в ушах звон гитар и лязг мечей, словно не журчала холодным и очень знакомым смехом давно погибшая женщина, которую я не видел никогда в жизни, но знаю так, словно провел с ней рядом много лет.
Как раньше. Почти как раньше. А «почти» у нас не считается, как говорили пандейские беспризорники.
- Ну, так что, брат? – спрашивает Пашка, хлопая меня по плечу. – Ясен тебе смысл притчи моей?
- Куда как ясен, - ухмыляюсь в ответ – криво, уверенно. – Нажираться пойдем?
- А то, - кивает Пашка. – Только давай сначала эту добьем.
- Что там осталось? - встряхиваю бутылку. – Херня, Пауль. На три глотка.
Пашка берет бутылку у меня из рук. Покачивает. И чему-то улыбается.
- Помнишь, - говорит он весело, - примету ируканскую? На три глотка надежды.
- Точно, - соглашаюсь я.

Следующий по хронологии рассказ здесь:
www.diary.ru/~snejnydemon/p126094532.htm

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, G - PG-13, Sidemoon, Странник\Умник, Обитаемый остров

---

[Sidemoon]

Пять дней, которые потрясли мир

Пейринг: Странник/Умник
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма, юмор, POV Странника
Размер: мини
Дисклеймер: не претендую, не обладаю

Предупреждение: Странник не всегда выражается цензурно


- Странник… массаракш, Странник, голова раскалывается.
- Добрый вечер, привет с большого бодуна, - философски цитирую старинную, до сих пор популярную у звездолетчиков поговорку.
- Что – вечер уже?
Ох, Умник, не морочь мне голову. Ты вчера, конечно, перебрал, - но не настолько, насколько сейчас пытаешься мне продемонстрировать. Старая-престарая песенка на тему «ничего не помню, пьяный был». Смешно – раньше ты выбирал все-таки отмазки похитрее. На самом деле, что ли, голова болит со вчерашнего – мозги плохо работают? Или просто лень?
- Какой вечер? Светло за окном, - говорю невозмутимо.
- Действительно, - бред какой-то, - ты зеваешь, наливаешь себе кофе, закуриваешь. – Светло. Который сейчас час?
- Полтретьего. Что так рано поднялся?
- Пьяный сон крепок, но короток, как говаривал генерал Зуб, - ты снова зеваешь, интеллигентно прикрывая рот рукой. – Вообще – много дел сегодня, Странник.
Так. Говорить о вчерашнем мы, значит, вообще не будем. Интересная стратегия, Умник. Главное, свежая очень.

Вчера, между прочим, после идиотской истории с серенадой, Пашка сотоварищи завалились к нам, - и пошла гулянка, шумный шорох под звездами. Дважды – когда Пашка орал в саду непристойные куплеты-тонадильи, и когда Анджей с Нандо принимались отплясывать на крыше – нам звонили соседи. Вежливо просили угомониться. Я клятвенно обещал – и сдерживал хохот, слыша, как престарелый профессор-орнитолог шипит, отвернувшись в сторону от видеофона:
- Господи, вот не зря же говорят – «нажрался, как прогрессор в отпуске», что за профессия, что за люди!..
Счастливые обитатели счастливого мира. Мать твою.
А ты, Умник, царил и правил бал, - и играл бокалом, и мурлыкал анекдоты, какие человеку твоего происхождения, в принципе, не то, что пересказывать во всеуслышание– знать не положено, и без зазрения совести флиртовал с Пашкой, и станцевал с парнями – хорошо хоть, не на крыше, а в гостиной, и я получал колоссальное удовольствие, глядя, как по-кошачьи гибко ты движешься, молниеносно перенимая фигуры чужого танца, пристукиваешь каблуками, резко, отчаянно вскрикиваешь в такт…
Наверное, уже крепко за полночь я бросил на Пашку выразительный взгляд – вали, мол, хорош уже.
- Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева? – Пашка ржал, но взгляд у него был трезвый и острый. – Молодец, брат. Так нас, сучьих сынов, так, - в шею! Свадьба-то когда, а, Умник?
- В субботу, - отвечал ты самым любезным тоном. – Надеюсь, вы?
- Надеешься – да или надеешься – нет? – хмыкнул Пашка. – Ежели «нет» – не надейся. Будем всенепременно.
- Поверьте, - пропел ты ласково, - именно на это я и рассчитывал. Без вас – дон Гуг, да? – так вот, без вас и ваших друзей я вообще не уверен, что смогу пережить грядущий ужас.
- Ничего, переживешь. Такое дело… Руди, проводишь?
- Иду.
На крыльце Пашка обнял меня, дохнул перегаром в лицо, сказал спокойно:
- Держись, брат. До субботы додержишься – там легче будет.
До субботы, значит. Пять дней. Еб твою!
Что этой ночью мне будет любопытно, - это я знал прекрасно. Потому что видел твой взгляд, там еще, в саду Дома Леонида, когда я, роняя розы и чувствуя себя распоследним кретином, опускался перед тобой на одно колено, в лучших традициях высокого искусства арканарских серенад. Чувствовал дрожь горячих пальцев, перебиравших мои волосы. Тебе понравилось, Умник. Тебе охуительно понравилось увиденное. И благодарить ты меня будешь по высшему разряду, от души, - или я ничего не знаю про мужика, которого люблю уже четыре года.
- Они ушли?
- Угу. Допивай спокойно.
- Не хочу спокойно. Я хочу – тебя.
- Нормально, Умник. Допивай. Куда я денусь?
- К дьяволу. – Ты швырнул бокал об пол, - разлетелись осколки. – Иди ко мне, Странник.
Да, Умник. Тебе ТОЧНО понравилось.
Час за часом, - скомканные простыни, стоны, твои безумные, расширенные глаза, долгие ласки, - Умник, а ведь тебе есть, оказывается, чему меня научить, да и любовником я тебе, наверное, кажусь выносливым, сильным, но грубоватым. Ты умеешь ласкать неторопливо, отточенно, безошибочно нащупывая самые чувствительные точки моего тела, доводя меня до безумия – и почти лениво останавливаясь, чтобы потом продолжить снова – так же медленно и искусно. Понимаю, почему у молоденьких актрисок и балерин, а после – у столь же юных декадентствующих аристократишек и офицериков переспать с тобой считалось делом чести, - славу лучшего любовника Столицы ты носишь по праву, хотя, если совсем уж по правде, на мой неизысканный вкус, все эти чересчур долгие прелюдии – пустая трата времени. Ты ж не девку трахать собрался, Умник, - а стоит у меня так, что вот-вот яйца лопнут, и в глазах темно, и когда ты в сотый раз мечтательно обводишь языком головку моего члена, проводишь вниз, по вене, поглаживаешь промежность, кружишь пальцами у входа, - мне это осточертевает.
- Все, Умник. Давай-ка уже делом займемся. Хорош в игрушки играть.
- Странник…
Неохота. Ни хрена больше неохота. Я просто опрокинул тебя на спину, встал над тобой на колени и, даже не особенно расслабляясь, с ходу опустился на твой чуть влажный член, - нормально, мне хватит.
- Странник, - странно, но ты на мгновение словно приходишь в себя, - тебе больно?
- Забей. Давай, сказал.
Умник-Умник, - что ты вообще знаешь о боли? Сеансы ваши? Смешно.
Я поднимаюсь и опускаюсь на тебе, задаю жесткий, ровный ритм, и ты поднимаешься навстречу, вонзаешься в меня, кусаешь губы, гортанно стонешь:
- Стра-анник! Странник… лучший… безумие мое, Странник… единственный…
Вот даже как, Умник?
- Я люблю тебя, - сообщаю невозмутимо, и стискиваю зубы, кончая, сжимаясь вокруг тебя.
И, выплескиваясь в меня, ты кричишь, кричишь в голос:
- Я!..
Вот и все, Умник. Все-таки взял себя в руки в последний момент, точно? Ладно, не впервой.
Я обнимаю тебя, целую в скулу, в щеку – что там ближе к губам, и ты смеешься, тебе щекотно.
- Странник, - говоришь ты, - еще.
- Ладно. На время?
- Да.
- Сколько?
- Сколько ты сможешь?
- Умник, это не разговор. Сколько?
- Сколько сможешь.
Час, полтора, два, - сколько ты еще способен кричать и кончать, Умник? Сколько?
- Странник! Еще, Странник…
- Все. Рассвет уже.
- Не все!!!
- Хорошо. Я…
Считать время я перестаю. Больно столько сдерживаться – искры из глаз летят, но тянущая боль в мошонке – последнее, что меня сейчас волнует.
- Умник… мать твою… сдохнешь…
- Пусть! Стра –анни-ик!!!
Когда я кончаю, когда ты в последний раз конвульсивно сжимаешься вокруг меня, - испытываю странную смесь счастья и облегчения, что все, наконец, закончилось.
Я люблю тебя. А ты, между прочим, засыпаешь прямо с моим членом в заднице. Что, Умник, допрыгался?
Осторожно – только бы не разбудить – выхожу из тебя, крови нет – и то ладно. У меня, кстати, есть, порвал я себя, когда на тебя садился, - ладно, ни хуя, заживет, как на собаке. А ты спишь, и тихонько дышишь во сне, - и я закуриваю, и долго смотрю в твое спящее лицо. Никогда не привыкну. Никогда не устану.
Ох, и устроишь ты мне завтра, когда проснешься…

- Странник! Ты что, уснул?
- Замечтался. Прости. Ты что-то сказал?
- Я, между прочим, говорю уже полчаса. И говорю весьма важные вещи. Вот, душа моя, отложи сигарету, сиди и расписывайся. Только что прислали.
- Что за хуйня, Умник?
- Массаракш, Странник! Ты вчера выплеснул в меня вместе со спермой последние мозги? Боги милосердные, ну все, буквально все приходится делать самому…
Карточки. Типа открыток, черные с золотом. Н-да, дизайн ни с чем не спутаешь.
- Рудольф Сикорски, - читаю я вслух, - имеет честь и удовольствие пригласить вас на свою свадьбу, которая состоится… Умник, на хрена столько приглашений?
- Считай сам. Лео и его очаровательный Камилл, - так? Это значит, и Геннадий. И твой – как его, Атос. Тот вчерашний восхитительный дон Гуг с друзьями – ведь есть же, есть нормальные люди и в твоей чудовищной профессии, Странник, - потом Марк с его дивной Алей, Марта с супругом, а если они, тогда надо позвать и третьего в компании Лео – как его, Странник?
- Перси Диксон его, - мне плохеет на глазах.
- Да-да. Потом – Бадер, тоже с супругой, очаровательная дама, и нечего морщиться, Странник, - свадьба светское мероприятие, его затевают вовсе не для развлечения. Потом… кто еще?
- Александр Васильевич, - говорю твердо. – Знаю, тебе он не нравится, но без него я вообще не стал бы прогрессором. И мы бы не встретились, Умник.
- Ах, как много я бы потерял, - дрожу от одной мысли. Ну, хорошо. Твой учитель – да, Странник?
- Думаешь, надо?
- Никогда ничего не думаю, когда в чем-то уверен. Элементарная вежливость требует, чтобы… Потом, - твой Грег и тот господин, с которым он завел роман на Пандоре, - как его, Лео говорил, - Поль?
- Умник, - я снова закуриваю, - ты полагаешь, они приедут?
- Разумеется, нет. – Ты равнодушно пожимаешь плечами. – Но это не повод для того, чтобы нас считали хамами и невежами, Странник. Пусть уж лучше таковыми сочтут их, - ты не согласен?
- Умник, - мне становится весело, - это что тебе, большая политика?
- Ах, если бы! Отстань, не мешай. Потом… наш сосед, который помогает мне чинить систему управления домом…
- Каждый раз, когда ты ее ломаешь. Умник, дом изменяют снаружи не чаще раза в день, - сколько можно повторять? И его жена не отпустит, - ей надоело, что ты его каждый раз спаиваешь до птичьего щебета.
- Жену мы пригласим тоже. Так, кто еще… Странник, как зовут того милого господина, океанолога, с которым мы познакомились на приеме у Лео?
На приеме. У Лео. Нормально, Умник.
- Званцев. Умник, - а его-то на хрена?
- Из чисто светских соображений. Солидный, благообразный человек, с именем…
- Если с именем, - так, может, еще и Бромберга позовем? – я прикусываю язык, но поздно.
- Всенепременно, - отвечаешь удовлетворенно, надписывая очередную карточку. И твоего напарника Эрика. Кстати, он наверняка придет.
- Еще бы он не явился, языком молоть, - выплевываю. – Нет, Умник. Никаких Эрика с Бромбергом. Я прошу, слышишь?
- Странник, таким тоном не просят, а приказывают поставить к стенке, но… ладно. У тебя всегда было плохо с воспитанием, я привык. Девочки из Дома моделей…
- Умник, ты охуел?
- Странник, я не знаю, кто тебе сказал, что придумывать костюмы для половины гостей – легкое развлечение, но, поверь, тебя жестоко обманули. И претворять мои идеи в явь предстоит – кому, как бы ты думал?
- Понял. Умолкаю.
- А если понял и умолкаешь, тогда соблаговоли молча отыскать среди своих – Боги мои, слово-то какое гнусное – прогрессоров четырнадцать неженатых, привлекательных и умеющих прилично танцевать. Моим девочкам понадобятся кавалеры. Озаботься, Странник, - тебе ясно?
Его Превосходительство в своем амплуа. Держись, Рудольф, - ты ведь и не ждал, что будет просто?
Мелькая полами шелкового халата, ты мечешься по комнате, как рассерженная кошка.
- Пять дней. Массаракш, Странник, это кошмар. Ничего не готово, все – с нуля, все – впопыхах. Подозреваю, что наша – о, Боги! – так называемая свадьба кончится катастрофой, небывалой в истории твоей планеты.
- Да брось ты, Умник, - позволяю себе возразить, - нормально, разберемся…
- Нормально?! – кажется, ты сейчас выгнешь спину, и от твоих кудряшек полетят искры. – Идиотизм, бред, дикость! Кто будет снимать ресторан? И где? За сколько времени мне утверждать меню? Музыка, Странник! Церемония!
- Умник, - вообще-то, у нас праздновать свадьбы в ресторанах давно уже не принято...
- Вот уж нет, - ты решительно разворачиваешься, упираешь кулаки в бедра, сердито фыркаешь. – Странник, дорогой мой, - слушай меня очень внимательно: если уж я согласился пойти на это унижение, по крайней мере, все должно быть выполнено… стильно. И даже, по возможности, элегантно. А твое мнение, на данный момент, меня интересует КРАЙНЕ мало. Крайне, Странник, - понимаешь?
Я придавливаю сигарету в пепельнице.
- Что тебе унизительно, Умник? – интересуюсь ровно, негромко.
Ты раздраженно пожимаешь плечами:
- Ах, да не придирайся к словам, - не до того, право. Я говорю…
- Нет, - голос мой все так же спокоен, - сейчас, Умник, говорю я. Ты сказал – связывать со мной жизнь для тебя унизительно. Могу я узнать, - почему?
- Странник, мы еще не женились, а ты уже устраиваешь мне семейные сцены? Это новость. Воображаю, что ждет меня в дальнейшем! – ты трагически (и, надо заметить, очень фальшиво) заламываешь руки.
Нет, Умник. Сдается мне, не воображаешь, думаю не без злорадства, - а то бежал бы сейчас, мать твою, с воплями ужаса к ближайшему космопорту, а не размахивал пачкой черно-золотых приглашений.
Смотрю на тебя в упор – у тебя, как ни странно, хватает совести слегка покраснеть. Хотя, возможно, это тоже игра, - с тобой никогда не угадаешь.
- Ну, хорошо, - ты незначаще, легко и ласково кладешь ладонь на мою руку, - хорошо, прости меня, Странник. Массаракш, никогда не знаешь, на какую ерунду ты вдруг обидишься!
На ерунду, значит. Еб твою мать, Умник.
- Ладно, проехали. В дальнейшем все-таки фильтруй базар, ладно? Хотя бы относительно.
- Странник, сколько раз можно повторять – я этот бандитский жаргон НЕ ТЕРПЛЮ. Ты нарочно меня злишь? Нарочно, да?
- Прости, - смиренно склоняю голову, - само вырвалось. Так что там с приглашениями? Сколько человек получается?
- Не знаю. Сбился. У меня, в отличие от некоторых, в голове нет вычислительной машины. И твоей омерзительной фотографической памяти тоже, хвала Богам, нет. Считай сам. Слушай, Странник, - я давно хотел спросить, неужели ты правда все помнишь?
- Ты не поверишь, Умник, - притягиваю тебя к себе на колени, шепчу прямо в аккуратное ухо – я даже помню, что ты мне говорил вчера ночью. От первого и до последнего слова. И нечего вскидываться – ты, естественно, пьян был, ты понятия не имеешь… хочешь, ментограмму сниму? В качестве свадебного подарка – а, Умник? Погляди. Полюбопытствуй.
- Мерзавец! Родился мерзавцем и мерзавцем умрешь! – ты вырываешься из моих рук, похоже, всерьез. Спрашиваешь холодно и едко: – Надеюсь, тебе хватило ума не принимать услышанного всерьез?
- Нет, конечно. С чего вдруг? Расслабься, Умник, - нормально. Кого еще приглашать будем?
- Жаль, - вздыхаешь ты тихо и тоскливо, - что тебе не успеть уже слетать на Саракш и привезти сюда Папу и Деверя. Вот, Странник, кого мне действительно хотелось бы увидеть на своей свадьбе…
Так и хочется хулигански ответствовать – мол, еще не вечер, Умник, увидишь, – но гнусную эту мыслишку я пресекаю в зародыше. Я смотрю на встрепанную копну седеющих черных кудрей, на идеальную спину, облитую черным шелком халата, на холеную руку, играющую длинной сигаретой, - наверное, это все смешно. Наверное, я просто идиот.
- Брось, Умник, - говорю я ласково. – Не нервничай. Это просто свадьба. Традиция такая. Мы – не первые на свете, кто женится, знаешь? Все будет хорошо. Честно.
Ты оборачиваешься. Медленно и скверно улыбаясь, гладишь меня по щеке.
- Между прочим, Странник, - мурлычешь ты нежно, - к вопросу о ваших земных традициях. Как ты полагаешь, кому из нас двоих больше к лицу белый цвет?

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, Sidemoon, Странник\Умник, NC-17, Обитаемый остров

---

Алика Сплюшка

[Sidemoon]

Алика Сплюшка
Сюрприз для Поля

Фандом: Мир Полудня
Пейринг: Поль/Грег, упоминается Странник/Умник
Рейтинг: R
Отмазка: все не мои

Грег Честерфилд колол дрова.
Не то, что бы в этом была большая необходимость, просто не так давно Грег, разбирая завалы в гостиной Поля (естественно, в отсутствие хозяина, дабы не нарваться на очередной скандал по поводу вторжения в личное пространство), обнаружил камин. Который, естественно, никогда не топили, потому что перебоев с энергией в пандорском хозяйстве Поля Гнедых никогда не наблюдалось.
А это было бы романтично, - подумал Грег и для начала прочистил дымоход, который, естественно, тоже был завален всяким хламом. Там обнаружилась и инструкция по пользованию камином. Потом Грег сам притащил из Леса сухое дерево, а на вопрос Поля, зачем оно ему понадобилось, только загадочно улыбался.
А тут на Пандоре как раз похолодало, пришлось усилить отопление Базы, что повлекло за собой некоторую экономию энергии. Так что время топить камин пришло.
С утра пораньше, немного повздыхав, Грег вылез из-под теплого одеяла и, стараясь не разбудить Поля, натянул теплый спортивный костюм, куртку и сапоги. Трава, покрытая инеем, слегка хрустела под ногами. Грег взял припрятанный накануне топор и приступил к разделке сухого ствола. Вскоре ему стало жарко, и он сбросил куртку. Работа шла споро, опыт колки дров у Грега имелся, и посреди двора выросла изрядная поленница. Грег усмехнулся: все-таки Прогрессор не такая бесполезная вещь в хозяйстве, особенно, когда приходится экономить энергию! Он решил еще немного поработать, а потом, растопив камин, скользнуть под одеяло и прижаться к обожаемому нахалу Полю. А потом можно будет вдвоем попить кофе у горящего камина, словно герои старинных романов.
Грег сам не заметил, как начал напевать, сначала тихонько, потом все громче и громче. А когда понял, что именно он поет, было уже поздно. Это были солдатские частушки, которые распевал на Гиганде их с Рудольфом отряд в часы досуга. Остановиться Грег уже не мог, пение здорово помогало работе, и ему оставалось только надеяться на то, что здесь больше никто не понимает по-алайски, потому что цензурными в этих частушках были только предлоги. А ведь если Полли проснется и услышит это, придется ему объяснять, о чем там речь, подумал Грег. Конечно, он с удовольствием объяснит, а кое-что и наглядно покажет.
Грег прихватил охапку дров и пошел в дом. Сухое дерево занялось быстро, и вскоре огонь весело трещал в камине. Грег с удовольствием вдохнул аромат горящего дерева, открыл дверь в спальню и, как и мечтал, разделся и нырнул под теплое одеяло и крепко прижался к Полю.
- Ой, Грег, ты такой холодный, - Поль поцеловал любимого. – А что это у нас горит?
- Это сюрприз, - улыбнулся в ответ Грег. – Вот и дерево нам пригодилось!
- Ты разжег камин! – начальник Пандоры едва не подскочил от восторга. – Это же так романтично!
- И энергию сэкономить помогает!
- Ты, хочешь, чтобы я тебя похвалил за рацпредложение? Да, пожалуй, ты заслужил поощрение!
И Грег получил свою самую желанную награду.
Когда все закончилось, Поль хлопнул себя по лбу.
- Ой, чуть не забыл! Вот, пришло с утра, я распечатал, - он протянул Грегу письмо. – Кажется, это нам обоим.
Грег взял бумажку. Это было приглашение на свадьбу. Рудольф Сикорски сообщал, что в ближайшую субботу состоится его бракосочетание с Умником, и просил Грега Честерфилда и Поля Гнедых, по мере возможности, присутствовать на этом событии.
Лицо Грега помрачнело.
- Ну так как, Грег? Мы туда пойдем или нет? – встревожено спросил Поль. Он знал, что это приглашение нарушит душевный покой его любимого, но все же счел себя не вправе утаивать его.
- Нет, - Грег покачал головой. – Пожалуй, нет. Рудольфа Сикорски больше не будет в моей жизни. И меня в его жизни не будет. Пусть делает что хочет, мне все равно.
- Но он же нас приглашает…
- Полли, ты правда думаешь, что он хочет меня видеть? Он прислал это приглашение ради приличия, потому что знал, что я откажусь!
- Как скажешь, милый Грег. Ладно, напишу ему, что мы бы, конечно, рады, да у нас тут много неотложных дел. Хотя это было бы заманчиво – показать этому напыщенному придурку Сикорски, что у тебя все хорошо.
- Он и так знает, что у меня все хорошо, - Грег обнял Поля. – Все, тема закрыта. Пойду подброшу еще дров и сделаю кофе.
- А хочешь, я приготовлю мясо тахорга на костре? Ты когда-нибудь ел мясо тахорга?
- Пробовал. По-моему, оно жесткое.
- Что ты, Грег! Просто его надо уметь готовить! Если правильно замариновать да выдержать пару-тройку часов – пальчики оближешь! Просто тает во рту!
- Ой, Полли, ты так аппетитно рассказываешь, что я целиком и полностью полагаюсь на твой кулинарный талант!
Грег вернулся с двумя чашками кофе и снова прижался к Полю.
- Скажи, Грег, а что это ты пел, когда дрова колол? Это же по-алайски?
- Да так, частушки, - Грег слегка смутился.
- А о чем они?
- Они неприличные.
- Очень неприличные?
- Очень!
- А переведешь?
- Сейчас, сейчас переведу, еще как! Вот, слушай! – Грег подмял Поля под себя и начал шептать ему на ухо непристойности. – Полли, ты так очаровательно краснеешь! Вот сейчас засажу тебе по самые яйца!
- Грег, это что, тоже частушка?
- Нет, это декларация о намерениях!

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, Странник\Умник, Алика Сплюшка, Поль Гнедых\Грег, R

---

Алика Сплюшка

[Sidemoon]

Алика Сплюшка
Займемся нарядами...

Фандом: Мир Полудня
Пейринг: Горбовский/Камилл, Странник/Умник
Рейтинг: PG15
Жанр: Юмор
Отмазка: не мои они, а жаль!

Леонид Горбовский сидел на лестнице и размышлял о непостоянстве человеческой натуры. А если конкретно – о непостоянстве натуры своего возлюбленного Камилла. Еще несколько дней назад Лео было позволено все: курить в постели, бросать окурки на пол, выливать остатки кофе в горшок с фикусом, подаренным давным-давно неизвестно кем. Но сегодня Камилл проснулся явно не в духе, и после утреннего секса Леонид был сурово изгнан из постели. За попытку закурить. Для начала Камилл раскричался, что курение в постели рядом с ним его оскорбляет, кроме того, от табачного дыма у него засоряются какие-то там контакты в голове. В итоге Леонид был изгнан курить на лестницу, не без помощи титановых кулаков киборга. Причем изгнан он был в чем был, а был он ни в чем, то есть совершенно голым. Вредный Камилл в порыве мщения не дал Лео даже натянуть трусы или набросить одеяло.
«Ну ладно, покурю на лестнице», - Горбовский смирился. Однако, докурив сигарету и сделав попытку вернуться в спальню и снова пристать к любимому, он обнаружил, что дверь заперта. Он постучался, потом постучался еще громче, но безрезультатно. Скорее всего, Камилл вставил в уши свою успокаивающую музыку и снова заснул.
- Камилл, мать твою так и разэдак!
Вообще-то Горбовский никогда не ругался. Ну, почти никогда. Ну, очень редко, когда душа требовала. И не любил, когда выражались другие. Только Рудольфу Сикорски прощались многоэтажные выражения.
Но сейчас эти самые многоэтажные выражения вылетали изо рта Леонида Горбовского так, будто он употреблял их каждый день. Раньше бы про такое сказали «ругается как извозчик», но теперь, в двадцать втором веке, сказали бы «ругается как Прогрессор». Что такое извозчик, теперь знали только историки, а что такое Прогрессор, знали все. Впрочем, ругаться так, как Лео, умел далеко не каждый Прогрессор.
- Браво, Лео! – снизу раздался голос Рудольфа Сикорски. Леонид, во весь голос матеря Камилла, не заметил, что в его доме появились посторонние, а именно Руди с Умником.
- Ох, извините, не заметил, как вы вошли! – Лео повернулся лицом к гостям, прикрыв ладонью причинное место. – Здравствуй, Руди, здравствуйте, Умник. Что вас привело ко мне в столь ранний час? Простите мне мой непрезентабельный вид, просто в силу некоторых обстоятельств…
- Я так понимаю, это проделки Камилла, - догадался Руди. Он держался непринужденно, так, как будто каждый день видео голого Горбовского, в отличие от Умника, который деликатно отвернулся, едва поздоровавшись. – Но, Лео, я и не знал, что ты умеешь так ругаться! Мы с Умником прямо заслушались!
- Руди, я и сам забыл, что умею так…
- Все понятно, тебя довел Камилл. Ты-то чем перед ним провинился?
- Всего-навсего захотел покурить в постели. Но Камиллу это, видишь ли, не понравилось. У него от дыма какие-то контакты в голове засоряются. Просто первые несколько дней после возвращения из рейса мне позволено все, а потом, сам видишь, все возвращается на круги своя. А я расслабляюсь и теряю бдительность, и Камилл снова застает меня врасплох. Вот и выгнал на лестницу голым, даже халат набросить не дал.
- Лео, а ты не пытался послать его подальше? – Странник вздохнул: все-таки Леонид Горбовский удивительно добрый человек. Если бы его Умник такие номера себе позволял, точно бы в глаз получил. А Лео смиренно сидит голышом на лестнице, да еще и шутки шутит, выплеснув свое недовольство в ругательствах. Он еще и отходчивый.
- Руди, если тебя в бок пинают титановым кулаком, не больно-то пошлешь…
- Да, титановый кулак - это сильный аргумент, - согласился Рудольф. – И что, он заперся и не пускает тебя?
- Сам видишь, - пожал плечами Горбовский. – Надо думать, еще и музыку в уши вставил… Руди, у тебя не найдется сигаретки, а то моя пачка в спальне осталась…
- Вот, бери…
- Спасибо, Руди. Да, и огоньку, - Горбовский затянулся и блаженно зажмурил глаза. – Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!
Они курили втроем и какое-то время молчали. Умник тайком разглядывал голого Лео. Красивое тело, ничего не скажешь. Красивым лицом его боги обделили, но все остальное… Да, пожалуй, Лео мог бы ему понравиться, несмотря на то, что Умник всегда предпочитал красавцев, но Лео цепляет другим. И в постели с ним, должно быть, чертовски интересно, конечно, не так, как с Руди, по-другому, но все-таки… Умник попытался разглядеть то, что скрывала ладонь Лео, конечно, ничего толком не разглядел, но остался уверен, что и там все в порядке. Повезло Камиллу, а он еще и выделывается! Вот если бы его любил такой мужчина, он бы позволял ему не то, что курить в постели, он бы позволял ему тушить сигарету о свою спину! Конечно, нехорошо накануне собственной свадьбы мечтать о другом мужчине, но кто ему, Умнику, запретит?
Тем не менее взгляды Умника не остались незамеченными.
- Ты чего это на Лео пялишься? Забыл, что ты без пяти минут женатый мужчина? – прошипел Странник, не вынимая сигарету изо рта.
- Руди, но если я на диете, это не значит, что я не могу просмотреть меню, - лукаво улыбаясь, возразил бывший Прокурор.
- Ну ладно, дома я тебе покажу меню!
А Горбовский думал о том, что хорошо, что к нему сейчас пришли именно Руди с Умником, которых трудно чем-либо смутить. А не Марта с Алей, например. Хотя эти дамы вряд ли упадут в обморок при виде голого мужчины, но все равно как-то конфузно, а Марта еще и в положении. Но хуже всего был бы бедный влюбленный Геночка Комов, который бы непременно начал краснеть и заикаться.
- Леня, мы сейчас поссоримся! – Камилл распахнул дверь спальни. Видно, он только сейчас обнаружил, что Леонид на лестнице не один. – Что это ты перед посторонними голышом расселся?
- Камилл, дорогой, я знаю, что мы с тобой давно не ссорились. Но, похоже, у тебя действительно контакты в голове засорились. Ты же сам выгнал меня голым на лестницу! – Горбовский сохранял завидную невозмутимость, видно, не решаясь повторять недавно произнесенные ругательства. – Лучше поздоровайся с Руди и Умником и дай мне что-нибудь набросить.
- Камилл, да почему ты сегодня не в духе? Тебя Лео не удовлетворил? – поддел Умник Камилла, пожимая ему руку. Горбовский счел нужным пропустить шпильку мимо ушей.
- Я еще потребую удовлетворения, день длинный, - Камилл поцеловал Лео, набросив на его плечи халат. – Вот так-то лучше, Ленечка!
Умник бросил последний тоскливый взгляд на ягодицы Горбовского, прежде, чем они исчезли под халатом, и обратился к Камиллу.
- Камилл, я слышал, что тебя снова пригласили читать лекции в этот… как его… забыл название?
- Ну да, Институт Смешанных Технологий, - ответил Камилл.
- Ну и как, ты согласился?
- Пока нет. У меня лаборатория и Лео. А вот когда Лео снова уйдет в рейс, можно будет подумать об этом, свободного времени будет много. А они подождут, если я им так нужен. Как там говорил Лео? Европа может подождать, вот!
- И что, есть много желающих слушать твои лекции?
- Конечно! Многие считают меня чем-то вроде живой легенды. Так что не один ты тут такой, Леня.
- Действительно, - согласился Горбовский. – Причем эти две живые легенды до сих пор как-то уживаются вместе. Наверно, потому что успевают соскучиться друг по другу.
- Лео, вы, как всегда, правы, - Умник улыбнулся своей самой обворожительной улыбкой. – Но, может, вы угостите нас этим вашим восхитительным кофе?
- Ох, простите, совсем забыл! – Леонид бросился в гостиную и начал колдовать над своей допотопной кофемашиной. – Можно и с коньячком!
- Леня, опять коньяк с утра, - Камилл слегка поморщился, но от коньяка не отказался.
- Руди, ты так и не сказал мне, что вас привело в мой дом, - напомнил Горбовский, когда все уселись с чашками на диван. – Вы же не просто кофе попить пришли? И уж тем более не посмотреть на меня голого.
- Это все идеи Умника, - Рудольф криво улыбнулся, - он, видишь ли, хочет придумать наряды для тебя и Камилла к нашей свадьбе. Своей свадьбой заниматься не хочет, а чужими нарядами так с превеликим удовольствием. Видел бы ты, что он для Марты и Али придумал!
- Действительно, они просто неотразимы! – подхватил Умник. – Даже интересное положение Марты – не повод не носить красивые платья. А тебя, Камилл, я вижу в белом…
Камилл улыбнулся и развел руками – мол, как тебе угодно, друг.
- А что для меня придумывать? – удивился Лео. – Надену парадную форму звездолетчика, и дело с концом!
- Посмотрим. Думаю, вам пойдет синее. Я еще подумаю, время есть.
- А для себя и Руди вы что-нибудь придумали?
- Да, но это будет сюрприз. А что я занимаюсь чужими нарядами… Надо же как-то закоренелому холостяку отвлекаться от мрачных мыслей перед свадьбой!
- Умник, я тебя дома отвлеку от мрачных мыслей! – Странник снова бросил на жениха убийственный взгляд. – Думаю, ты знаешь, как именно.
- Я знаю, Руди. Но сейчас мы отправимся не домой, а в Дом Моделей – снимать мерки с Лео и Камилла. Если они не возражают, конечно. А потом я и для вашей свадьбы что-нибудь придумаю. Вы с Камиллом ведь тоже когда-нибудь поженитесь, правда, Лео?

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, Странник\Умник, Алика Сплюшка, Горбовский\Камилл, R

---

[Sidemoon]

Возвращение со звезд

Пейринг: Горбовский/Камилл, упоминается Странник/Умник
Рейтинг: PG-13
Жанр: немножко драмы, немножко романса, немножко юмора, POV Горбовского
Размер: мини
Дисклеймер: увы, они – не мои

Подарок для Алики Сплюшки

Ты спишь, уронив голову на стол, - прямехонько на ноутбук, среди разбросанных бумаг с какими-то недоступными моему пониманию формулами. Ты спишь, - а я смотрю, смотрю на идеальный треугольник твоей спины, на лопатки, остро торчащие под белой футболкой, на трогательный, хрупкий затылок под белым шлемом. Черт, как будить-то тебя не хочется, - а придется…
- Камилл… Здравствуй, Камилл… - говорю тихонько – и сам удивляюсь своему охрипшему от волнения голосу.
Столько лет, Камилл... Ты в моем доме. В НАШЕМ доме. В доме, куда мне теперь действительно хочется возвращаться.
Старый, сентиментальный, счастливый и ничем не заслуживший своего счастья болван!
Ты неловко приподнимаешься, пытаясь понять, что тебя разбудило. Смотришь в окно – на светлое утреннее небо, на деревья в саду. Ты видишь мое отражение в оконном стекле. Ты поворачиваешься.
Мгновение – и ты уже рядом со мной, стискиваешь меня в объятиях, - да так, что только кости хрустят.
- Леня, - то ли шепчешь ты, то ли всхлипываешь, - Леня, Ленечка… Живой!..
Знаешь, Камилл, когда я ухожу, и в спину мне вонзается твой отчаянный взгляд, - мне не стыдно, потому что не может и не должно быть стыдно мужику, профессионалу, звездолетчику, идущему выполнять свою работу. Но вот когда я возвращаюсь, когда смотрю тебе в глаза, - я действительно чувствую себя свиньей. И тогда мне хочется материть себя так, как умеют в наши дни ругаться, наверное, только опытные прогрессоры.
- Камилл, - я глажу твои плечи, быстро, коротко целую в щеки, в губы, в темные, влажные глаза… Влажные?
- Камилл, любимый. Ты что – плачешь?
- А что мне, - ты сердито и смущенно смеешься, - польку-бабочку танцевать?
Тему лучше замять. А то радость встречи – радостью встречи, но с темпераментом твоим я знаком не первый день, - еще несколько моих неосторожных замечаний, и последует сакраментальное: «Леня, мы сейчас поссоримся!»
- Ленька… - словно очнувшись, ты впиваешься в мой рот откровенно голодным, бесстыжим поцелуем. Тонкие смуглые пальцы торопливо, привычно расстегивают хитрые застежки моего комбинезона, гладят грудь, касаются сосков – и замирают, натолкнувшись на что-то.
- Леня, это откуда?
А Марк, с примкнувшим к нему Перси, между прочим, клялись и божились – Ленечка, к возвращению все десять раз заживет, следа не останется! Лекари-самоучки…
- Первая высадка прошла… не очень удачно, - объявляю ненатурально бодрым голосом, которым не то, что тебя – Бадера не обмануть. – Были небольшие проблемы. Ну, очень небольшие. Правда.
- Да. Я заметил, - распахнув на мне комбинезон, ты скорбно изучаешь очередной шрам у меня на груди, - кстати сказать, и впрямь – почти незаметный. – Совсем, совсем небольшие проблемы…
- Камилл, - я сажусь в кресло, притягиваю тебя к себе на колени, обнимаю за почти по-девичьи тонкую талию, прижимаю спиной к своей голой груди, - сколько нам можно повторять один и тот же разговор?
- Сколько? – переспрашиваешь тихо и печально. – Наверное, столько, сколько один упрямый и глупый киборг будет отказываться понимать, что занимает в жизни великого Леонида Горбовского только очень, очень небольшое место. Любовь не отменяет личной свободы, - этому ты учишь всех приходящих к тебе за советом мальчишек?
- Любовь не отнимает личной свободы, Камилл, - говорю я ласково и упрямо. – Иначе это – не любовь, а пытка любовью.
- Для кого из двоих? – почти шепчешь ты. – Для того, кто улетает – или для того, кто снова и снова остается ждать?
Ох, черт, Камилл…
Поворачиваю тебя лицом к себе. Долго всматриваюсь в карие глаза – и ты не отводишь взгляда.
- Камилл, счастье мое, - я беру твою руку, прижимаю к своей щеке, - я здорово небрит, и ты смешно морщишь нос, когда щетина щекотно колет твою ладонь, - ты сам-то понимаешь всю силу моей любви к тебе?
- Если подсчитать, выйдет приблизительно следующее, Леня: ты любишь меня больше, чем своих бесчисленных друзей-приятелей – и чуть меньше, чем «Тариэля», звезды и Пространство, - отвечаешь без обиды, с какой-то привычной, горькой покорностью.
Голова раскалывается от усталости и недосыпа. Необходимо что-то сказать, - это я понимаю. Но вот – что тут, черт меня побери, скажешь?
- Камилл, любимый, - начинаю осторожно.
- Ох, Ленька, - отмахиваешься ты почти раздраженно, - только не надо, не начинай.
- Что – не надо?
- Лгать не надо. «Душку Горбовского» изображать не надо. Облучать меня обаянием – тоже не надо, я тебе не твой замечательный Геннадий! Почему ты не выбрал его, Леня? Почему? Он бы не стал сходить с ума и мучиться вопросом, вернешься ты или нет. И сколько новых шрамов принесешь на себе, вернувшись, - тоже. Он бы честно радовался твоим возвращениям, - а однажды, когда ты не вернулся бы, оплакал тебя и навеки превратился бы в памятник своей погибшей любви. Судя по Мише, в вашем кругу ведь так принято? Так?
- Жестко, - как ни стараюсь, я не могу подавить совершенно неуместного смешка, - очень уж верно ты обрисовал нравы и обычаи звездолетчиков.
- Жестко? Правда – вообще неприятная штука, Леня! А я не хочу, не могу, не умею любить – и не думать, что вот-вот потеряю тебя. Не могу, понимаешь? Что ты со мной делаешь, Ленька? Зачем?
- Зачем? – я крепче прижимаю тебя к себе и тихонько покачиваю на коленях, как маленького. – Затем, что я, наверное, безответственный сукин сын, который вообще не имел права связывать свою жизнь с жизнью другого человека. Но… так уж вышло. Я влюбился в тебя, ты в меня. А еще у меня есть работа, Камилл. И работу эту я люблю, - тут ты прав. И ты знал, кто я и чем занимаюсь, когда мы только обсуждали возможность… а мы не мальчишки, Камилл, и мы ее обсуждали. Я люблю тебя, Камилл, - ты даже не представляешь себе, как. Но… не надо превращать мою и свою любовь в клетку для нас обоих.
- Комова, - твердишь, не слушая. – Леня, почему, почему ты не предпочел Комова?
- А потому, - сообщаю хулигански, - что Генку я, понимаешь, не хочу, как мужика.
От неожиданности ты поперхиваешься:
- В смысле?
- В смысле – не стоит у меня на Генку, ну, совершенно не стоит, представляешь? – развиваю свою мысль доверительно и еще более хулигански, снова вовремя вспомнив незабвенную манеру выражаться прогрессоров, помотавшихся по «отсталым» планетам.
- Леня… - ты смотришь удивленно, облизываешь губы, и мне ужасно хочется прямо сейчас приникнуть к этим полным, розовым, чуть растресканным губам поцелуем, - Леня, откуда этот чудовищный жаргон? Ты что – с Рудольфом переобщался?
- Камилл, радость моя, - ответствую кротко и невинно, - ты сам подумай: я только что с «Тариэля». Где я там мог общаться с Руди?
- Действительно, глупо, - ты медленно киваешь. – Так… ну, тогда я уж и не знаю, что делать.
- А я, - сообщаю весело и злорадно, - знаю.
Методично отключаю все видеофоны в доме, - свои, твои, общие.
- А если из лаборатории позвонят? – протестуешь слабо, без особого энтузиазма.
- Европа может подождать, - отвечаю фразой из какой-то древней комедии. - Камилл. Сколько мы с тобой не?..
- Полтора месяца, два дня и шесть часов, - отвечаешь спокойно. – Тебя интересуют минуты и секунды?
- Ну, - так и где радостная встреча блудного звездолетчика?
- Ленька…
Два тела сплетаются на кровати. Снова и снова. Два сердца бьются в унисон. Двоих несет девятым валом почти нестерпимой страсти, - и уже не понять, где ты, и где я, потому что мы – вместе, мы – одно. Нет тебя без меня, меня – без тебя. Только два слившихся в одно тела, твои отчаянно стискивающие меня колени, жар и теснота у тебя внутри – и твой горячечный шепот:
- Ленька, Ленечка…
Обжигающий удар наслаждения. Несколько минут – тишина, передышка, словно затишье перед бурей. И опять – прикосновение, легкое, случайное, и все по новой…
Все, сил больше нет. Лежу, откинувшись на подушки, до сигарет, оставшихся в кармане сброшенного комбинезона, дотянуться – и то лень.
- Хороши же мы с тобой, наверное, если со стороны посмотреть, - замечаю с улыбкой. – Я так особенно – немолодой, тощий, жилистый, в шрамах…
- Во-первых, - сжалившись надо мной, ты поднимаешься, нашариваешь пачку и зажигалку, морщась от отвращения, прикуриваешь и передаешь сигарету мне, - на нас никто не смотрит, мы с тобой – не пособие в учебнике. Во-вторых – для меня, Ленька, ты самый красивый на свете, и нечего кокетничать, тебе это хорошо известно. А в-третьих… ладно. Скажи лучше, ты веришь в судьбу?
- Нет, - отвечаю сразу, не задумываясь. – Судьба - это то, что мы делаем собственными руками. А что ты вдруг?
- Помнишь Умника?
- Такое забудешь. Он что – верит в судьбу?
- Как раз тоже нет. Но он… умеет гадать на картах. И ты знаешь, - все, что он предсказывает, сбывается.
- Мистика, - говорю, позевывая и прикрывая рот рукой. – Нет, любимый. Ты уж прости дурака, но в мистику я не верю тоже.
- Я тоже… раньше… но он сказал, что у Марты в будущем году родится дочь, и вот – она беременна, и действительно девочкой. Сказал, что у нас будут неожиданные неприятности в лаборатории, - и эксперимент провалился, а ведь мы были уверены, уверены в успехе, Леня, - на сто процентов! Ну, вот. А тебя не было, понимаешь? И я… ну, не смейся, Ленька… в общем, попросил…
- Утешил он тебя? – мне становится весело и отчего-то любопытно.
- Да, но как-то странно. Он гадал на тебя, - я же не разбираюсь в картах, ты знаешь, - и вдруг… замер. У него глаза были – как у человека, который смотрит в бездонную пропасть. Длилось это… минуту, может, меньше. А потом он резко смешал карты и сказал только, чтобы я не волновался, - ты меня переживешь, притом – намного. И – никаких подробностей. Как-то сразу перевел разговор на другое.
- Молодец Умник, наш человек, - смеха я уже не сдерживаю. – Так чего ж ты беспокоишься, Камилл? Если уж я тебя переживу, да еще и намного-то?
- Леня, не надо. – Ты отводишь глаза, обхватываешь себя руками, словно тебе вдруг стало холодно. – Умник по-настоящему испугался, это было заметно.
- Или сыграл испуг, для пущего драматического эффекта. Брось, Камилл, - какая судьба, какие карты?
- Но Марта-то беременна!
- Так и давно пора было. Раулингсон, поди, совсем голову от счастья потерял?
- Интересно все-таки, откуда Умник мог узнать…
- Совпадение. Ну, Камилл, любимый, - ты же ученый, в конце-то концов. Понятие «теория вероятности» тебе что-нибудь говорит?
- Хорошо, ты прав, - ты снова ложишься, прижимаешься горячей щекой к моей груди. – Конечно же, прав. Глупости все это. Просто Умник… умеет убеждать.
- Что да, то да. Убеждать он умеет на грани гипноза. Слушай, а они с Руди все-таки женятся?
- Понятия не имею, если честно. Марта и Аля убеждены, что – да, женятся. Но у меня сложилось ощущение, что этот вопрос все еще висит в воздухе.
- У них, - замечаю ворчливо, - этот вопрос уже четыре года в воздухе висит. Интересно, что их останавливает?
- А нас с тобой?
- Годы, Камилл, годы. Представляешь, каким идиотом я буду смотреться в Центре бракосочетания, у терминала БВИ? С букетом и в наглаженной рубашке? Но они-то – молодые, красивые, им аплодировать будут – какая роскошная пара!
- Ты смотрелся бы прекрасно. Даже с букетом и в наглаженной рубашке, - прерываешь мягко.
- Камилл, да если тебе это важно…
- Леня, мы тысячу раз говорили – мне это совершенно неважно. Важно почему-то твоему бесценному прогрессору с глазами убийцы, с которым вы уже двадцать лет носитесь, как с невесть каким сокровищем. И ты, и Миша, и Александр Васильевич, и весь Институт. Лучший он, видите ли!
- Тебе он так не нравится? – спрашиваю с интересом.
- Он профессиональный герой. Ненавижу героев… конечно, о присутствующих не говорят.
Шпильку в свой адрес я считаю за лучшее пропустить мимо ушей.
- А Умник тебе нравится, - это не вопрос, а просто констатация факта.
- Интересный, разносторонний, блестяще умный человек. Понять не могу, что, кроме чисто физической страсти, его связывает с этой вашей… белокурой бестией.
- Ты что же - считаешь Руди дураком, Камилл? – я позволяю себе скептически усмехнуться.
- Нет, конечно. Не будь он умен, не смог бы удерживать Умника все эти четыре года, - а он может. И удерживает. Но все равно, - тяжелый, неприятный человек. И отношения с Умником у него – тяжелые.
- Да уж, - признаю смиренно, - ругаются они регулярно и капитально. Но зато и мирятся бурно, - представляешь себе, какой у них бешеный секс, а, Камилл? Каждый раз – как первый. Завидно?
- Нет, - ты трешься щекой о мою грудь, легонько целуешь недавний шрам. – Я совершенно не хочу, чтоб у меня с человеком, которого я люблю уже много лет, каждый раз был – как первый. Иначе - зачем вообще жить вместе? А в первый раз люди ведь даже не очень знают друг друга…
- Тем интереснее им знакомиться, - подмигиваю лихо.
- Леня, никогда не начинай то, что не сможешь закончить!
- А вдруг смогу?
- Давай сначала все-таки позавтракаем. Я кофе тебе сварю. Закажем оладушки… а цветную капусту не надо, и овсяного киселя – тоже. А что мы им подарим?
- Кому?
- Умнику и Рудольфу, конечно.
- Есть у меня одна мыслишка, - говорю задумчиво, - но это надо еще обмозговать.
- Умнику я, наверное, подарю пантеренка, - ты натягиваешь шорты и направляешься в сторону кухни. – Я уже говорил с директором питомника, если его привить, то разрешат вывезти с Земли. А вот Рудольфу… что он вообще любит?
- Умника. Но Умник у него уже есть. Два Умника – это было бы многовато даже для Руди Сикорски, да и потом – где взять второго Умника? Это произведение уникальное, в единственном числе…
- Насчет «уже есть» я не был бы так уверен. Ну, хорошо. А еще?
- Старинное редкое оружие он любит. Холодное.
- Холодное – это всякие там мечи и кинжалы? Да, вполне в стиле Сикорски. Ужас. Совершенно в этом не разбираюсь. Ну, а еще?
- Море. Море Руди любит страстно… почти как Умника, наверное.
- Так, может, подарить ему яхту? – восклицаешь ты радостно. – Будет ходить на ней в отпуске.
- И Умника с собой возьмет, - подхватываю в тон. – И мы, наконец, сможем какое-то время пожить спокойно. Ты прав, любимый, яхта – это действительно отличная идея.
- Леня, это цинизм! По-моему, мы сейчас…
- Сейчас – вряд ли. У тебя сейчас кофе перельется.
- Ах, черт! – ты сердито, торопливо приворачиваешь кран нашей допотопной кофе-машины. Нажимаешь кнопки Линии Доставки. Через мгновение гордо ставишь передо мной на кровать поднос с оладушками, малиновым вареньем и чашкой в веселых ромашках.
- Ешь давай.
- Спасибо, Камилл, - я откусываю от оладьи и вдруг откладываю ее, словно пораженный какой-то неожиданной мыслью. – Нет, ты знаешь, яхту мы дарить Рудольфу все-таки не будем.
- Это почему?
- Потому что Руди, естественно, немедленно назовет ее «Умничкой». Ну, и как ты представляешь приветствия встречных судов? «Эй, на «Умничке»!» Как-то это… слишком буквально будет, нет?
- Ленька, я тебя убью! – ты фыркаешь, расплескивая кофе и чудом удерживая чашку. А потом вдруг спрашиваешь тихо и серьезно: - Значит, если бы яхта была у нас, ты назвал бы ее «Камиллой»?
- Нет, - отвечаю я так же серьезно. – Камиллой я назову самую красивую планету, на которую высажусь в жизни.

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, Sidemoon, Странник\Умник, Горбовский\Камилл

---

Алика Сплюшка

[Sidemoon]

Алика Сплюшка
Выстрел в Лесу

Фандом: Мир Полудня АБС
Пейринг: Поль/Грег
Рейтинг: PG
Отмазка: не мое

Поль Гнедых бодро шел по лесу. Ему хотелось петь или насвистывать: во-первых, Грег вчера вернулся с Земли, куда летал на несколько дней сдать дела по Гиганде и посовещаться с Атосом, во-вторых, за всю ночь Грег ни разу не поднял тему совместного проживания и наведения порядка в апартаментах Поля; они просто любили друг друга, без лишних слов, с трудом пережив трехдневную разлуку. А в-третьих, вместе с Грегом на Пандору прилетела невеста Джека, и на несколько дней Поль точно будет избавлен от общества своего заместителя.
Но петь и насвистывать в Лесу не рекомендовалось, Лес не любил посторонних шумов, и Полли радовался молча. Кроме того, радоваться в полную силу ему мешало подозрение, что Грег не просто так изменил свое поведение. Либо задумал очередное прогрессорское коварство и на время затаился, либо… Либо просто встретился на Земле с Горбовским, который и вправил ему мозги. Леониду Андреевичу не привыкать наставлять молодежь. Все знают, к кому бежать за советом, если жизнь вдруг начинает сильно отличаться от того, чему учили в школе. В школе, например, учат, что есть на свете Большая Любовь, а то, что с этой самой любовью надо еще как-то жить, объяснить почему-то забывают. И хорошо, если Грег поговорил с Горбовским, авось немного поумерит свой пыл.
Должно быть, сейчас Грег сидит у себя и изучает должностные инструкции егеря и материалы по флоре и фауне Пандоры, которыми его в избытке снабдил Поль. По крайне мере, за завтраком, который также прошел в теплой дружественной обстановке, он высказал именно такое намерение. И Поль со спокойной душой отправился в Лес.
Но на самом деле Грег был ближе, чем думал Поль. А именно – в ближайших кустах, где сидел в обнимку с карабином и напряженно следил за Полем. Он увидел, что Поль улыбается каким-то своим мыслям, и едва не заскрипел зубами от злости. Нет, видеть Поля счастливым было приятно, и улыбка ему шла, но стоило только подумать, то Полли счастлив без него… А это была отличная мысль – незаметно ходить по Лесу за Полем. Надо же кому-то прикрывать его очаровательную задницу, если он сам настолько легкомыслен, что ходит по Лесу в одиночку, да еще и улыбается при этом, как идиот. Непонятно, как он вообще остался жив за столько лет на Пандоре, если здесь даже деревья бывают опасными. Грег еще не до конца изучил перечень растений и животных Пандоры, составленный самим и регулярно пополняемый самим Полем, да и не всегда понятно было, где растение, а где животное.
Грег загляделся на Поля. Да, улыбка у него очаровательна, странно даже, что его раньше никто не полюбил. Да за одну эту улыбку…
Грег с удовольствием вспомнил вчерашний вечер и последующую за ним ночь. Поль безумно обрадовался подаркам с Земли – в основном всяким вкусностям, по которым он так соскучился на Пандоре. Но сильнее всего он радовался «особому привету» от Атоса – бутылке любимого коньяка, которая была вручена Грегу с наказом непременно довезти ее до Пандоры и распить с Полем. А еще в звездолете он познакомился с очаровательной девушкой, и в ходе ни к чему не обязывающего дорожного трепа выяснилось, что она и есть невеста Джека, о которой говорил Горбовский, а Грег с удивлением заметил, что еще способен кого-то рассмешить.
Грег не выдержал, его губы тоже расплылись в улыбке. Жаль, он не может сейчас показаться Полю, а так хочется выйти из этих дурацких кустов, заключить любимого в объятия. Но как это оценит Полли? Опять начнет кричать, что на него давят, что вторгаются в его личное пространство. Значит, объятия и все остальное придется отложить до вечера. Или хотя бы до обеда.
Грег шумно вздохнул и слегка отодвинул торчащую перед его глазами ветку – чтобы лучше видеть Поля. Прекрасный усталый охотник, остановившийся на поляне, чтобы передохнуть и оглядеться.
Вдруг громкий сухой щелчок спугнул мелких птиц, копошившихся над головой Грега. Плечо мужчины обожгло горячим воздухом, он едва успел увернуться, пуля прошла по касательной, разорвав рукав и поцарапав кожу. Грег громко выругался, прятаться больше не было смысла. И как он, болван, пропустил движение Поля? Ведь он смотрел на него почти в упор! Но самым обидным было то, что он так бездарно дал себя обнаружить. Правду говорят, что от любви глупеют. Вот и получи пулю, влюбленный идиот. А Поль молодец, не стал долго разбираться, кто его преследует.
- Поль!!! Твою мать!!! – Грег с треском вывалился из кустов. С треском и с выражениями, употребление которых всуе очень не одобрял Леонид Андреевич Горбовский.
- Грег!!! Да забодай тебя тахорг! Значит, вот как ты инструкции изучаешь! – Поль бросился к любимому. – Ой, прости, любимый, я же тебя ранил!
- Ерунда, царапина. Радуйся, что у меня реакция хорошая, а то мог бы и убить!
- А я думал, это я мазила!
- Это не ты мазила, это я увернулся!
- И все-таки, Грег, какого черта ты меня выслеживаешь?!
- Я твою задницу прикрываю, идиот! Надо мне больно смотреть, как ты тут с тахоргами флиртуешь! А если тебя какое-нибудь дерево изнасилует? Разве я могу это допустить?
- Вижу, дерево произвело на тебя неизгладимое впечатление! – Поль опустился на траву рядом с Грегом и погладил его по плечу, на котором уже затягивалась царапина. – Сразу видно, не читал ты греческие мифы!
- А при чем тут греческие мифы?
- Да была там одна история про охотника. Жена его заподозрила в измене и давай выслеживать его из кустов. И тоже зашуршала в неподходящий момент, ну, он и пустил стрелу. Правда, он ее убил. Конечно, дурацкая история, но все же поучительная.
- Ну вот, теперь я знаю, что ты читал в школе…
Грег привлек Поля к себе, повалил на траву и начал страстно целовать.
- Грег, Грег… Может, лучше пойдем домой?
- Да, лучше домой. А то в Лесу терять бдительность нельзя. Хочешь? – Грег протянул Полю фляжку с тонизирующим напитком.
- О, весьма кстати! А то натерпелся я тут с тобой стрессов! – Полли отпил половину фляжки.
- А я-то как натерпелся! – Грег допил вторую половину. – У тебя хоть вода осталась?
- Вода осталась, почти полная фляжка. Ох, зря мы орали на весь Лес. Лес этого не любит, как бы чего не вышло. Ты еще и ругался как Прогрессор.
- Почему как?
- Потому что ты бывший Прогрессор.
- А я слышал, что Прогрессоры бывшими не бывают!
- А вот поживем - увидим, бывают или не бывают. Ладно, так уж и быть, разрешаю тебе ходить со мной. А то ведь и вправду пристрелю ненароком. Только не очень доставай меня разговорами, хорошо?
- Чего и требовалось доказать, Полли. Обещаю, что буду нем как рыба.
- Между прочим, на Пандоре есть поющие рыбы. Представляешь, высовывают головы из воды и поют! Почти как соловьи! Правда, непонятно с какой целью они это делают.
- Вот уж чего я точно не умею, так это петь! – рассмеялся Грег. – Ладно, давай уже выбираться отсюда. Кажется, нам пора в постель.
- Постель тебе будет ночью, - мстительно усмехнулся Поль. – А сейчас ты пойдешь к себе – учиться, учиться и учиться!
Грег ничего не сказал, только хмыкнул. Как же, дотерпишь ты до ночи, Либер Полли. Сам не выдержишь, прибежишь через пять минут после того, как я засяду за ноутбук. Или начнешь звать меня к себе, а ведь я приду!

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, G - PG-13, Алика Сплюшка, Поль Гнедых\Грег

---

[Sidemoon]

Серенада под дождем

Пейринг: Странник/Умник
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма, немного юмор, POV Странника
Размер: мини
Дисклеймер: не претендую, не обладаю


- Умник. Слышишь меня?
Какое там…
- Умник!
Ответом мне – молчание. А ты, меж тем, лежишь в прямой от меня досягаемости, обложившись подушками и уткнувшись в толстую книгу. Научил, называется, земным языкам… на свою задницу.
- Умник, мать твою…
- Странник, я прекрасно тебя слышу.
- А чего не отвечаешь?
- А что, собственно, нового ты мне можешь сказать? – отвечаешь, позевывая и интеллигентно прикрывая рот рукой.
Семейная жизнь в полной ее красе. Ну, Рудольф Сикорски, спроси теперь себя – ЭТОГО ты хотел? И честно ответь: этого. Его. Вот такого – сердитого, раздраженного, уже нацелившегося устроить тебе скандал – так просто, от скуки и плохой погоды. Потому что ты его – любишь. И этим все сказано. Точно.
- Умник. В субботу потрудись продрать глаза не в три часа дня, а хотя бы в половине двенадцатого. Будильник себе поставь, что ли… или хочешь – я тебя разбужу? Там правда нельзя опаздывать, люди ждут.
- И что будет? – спрашиваешь без малейшего любопытства, скользя глазами по строчкам.
- Свадьба.
- А-а, свадьба… Чья?
Что, любимый, скучно тебе? Ничего, - сейчас перестанет.
- Наша.
- Что-о?!
Ну, вот видишь, Умник… все-таки, согласись, за четыре года я неплохо тебя изучил. Теперь держись, Рудольф.
Как кремнем о кресало ударили, - я прямо вижу искры, просверкнувшие в воздухе. Секунда – и ты уже стоишь передо мной, уперев кулаки в бедра, убиваешь пылающим взглядом и звонко, раздельно интересуешься:
- Милый мой демон, а ты искренне убежден, что руку и сердце следует предлагать именно в подобной неподражаемо-деловитой манере?
Вспомнилось давнее: «Где мои розы, где серенады под окном?» Ничего, Умник. Обошлись, видишь… вместо роз была моя рука в огне, шрамы на моей груди, пистолет у виска, вместо серенад – видимо, хрипы тех, кого я убивал по твоему капризу. Или твои стоны, когда я снова и снова вбивался, вонзался в тебя – и ничего уже было не важно. Четыре года – то острое, до боли счастье, то столь же острое нежелание жить. Красиво ты меня прокатил на этих качелях, правда, Умник?
Но ведь обошлись? Выжили? Нормально.
- Умник, хорош уже морочить мне голову. Мы с тобой вместе четыре года. Год из них ты, мать твою, со мной живешь, и… чего тянуть?
- Странник, - совершенно по-кошачьи склонив голову чуть набок, ты изучаешь меня с ледяным интересом энтомолога, наткнувшегося на какое-то совершенно немыслимое насекомое, - а зачем тебе вообще это надо? Ведь я, как ты совершенно верно заметил, уже и впрямь год влачу жалкое существование под названием «совместная жизнь». И мы, видимо, изъясняясь юридически, даже ведем общее хозяйство – если под этим следует понимать твою плебейскую привычку завтракать в семь утра, доводя этим до исступления мою прислугу…
Зачем? Хороший вопрос, Умник. Интересный.
- Я люблю тебя, - пожимаю плечами, закуриваю. – Тебе мало?
- Все тот же Странник, - ты снова уютно растягиваешься на кровати. – Ах, эта очаровательная наивность так называемых «настоящих мужчин»… ты что же, мой милый, веришь, что таким образом сможешь меня удержать?
Присаживаюсь на подоконник. Отвечаю легко, почти светски:
- Нет, Умник. Чтоб верить в такое, надо быть дебилом. Надеюсь, уж недоумком-то ты меня не считаешь?
- Не считаю, упаси Боги. Странник, у тебя, между прочим, щека дергается, - с чего это вдруг? К тому же – поправь меня, если я ошибаюсь – вы ведь не собираетесь в ближайшее время завоевывать Саракш?
- Нет, не собираемся, - к чему ты клонишь, мне уже ясно. – И нет, Умник. На Саракше наш брак законной силы иметь не будет, можешь не напрягаться.
Несколько мгновений ты размышляешь. Потом говоришь:
- Нет. Прости, Странник, но – нет.
Вот так все просто? Ты сам-то в это веришь, Умник?
- Умник, - не вставая с подоконника, я смотрю на тебя в упор, и под моим взглядом ты невольно сжимаешься в комок, - вот как сам думаешь: сколько по времени мне придется тебя трахать, прежде чем ты ответишь «да»?
- Думаю, часа полтора, - отвечаешь, не задумываясь. – Странник, а сколько минут мне понадобится, чтоб послать тебя к твоим родичам-демонам и убедительно посоветовать исчезнуть из моей жизни?
- Пяти, надо полагать, хватит, - я все так же смотрю на тебя, упрямо, не отводя глаз, и ты вызывающе вздергиваешь подбородок. – И что дальше?
- Дальше, как я подозреваю, ты исполнишь свое обещание - вульгарно и неоригинально пустишь себе пулю в лоб, - улыбаешься ты ласково. – Что и приводит нас к тому…
- Что мы все-таки женимся в субботу? – предполагаю, надо признаться, не без облегчения.
- Что мы застряли в этих нелепых и непристойных отношениях, которые, в силу определенных, от меня лично не зависящих обстоятельств, никак не можем разорвать, - сообщаешь спокойно. – И – нет, мы не женимся. Ни в субботу, ни вообще. Удовлетворяет тебя такой ответ?
Умник-Умник. Мой мужчина. Холодная, лживая, самоуверенная, стервозная, равнодушная и невротичная тварь, которой я последовательно, прекрасно отдавая себе отчет в своих действиях, бросал под ноги свою жизнь, свою родную планету, своего лучшего друга, свою память о прошлом, свое право выбора. Больше у меня ничего не осталось. Как, Умник, недостаточно?
- Нет, - отвечаю ровно, - такой ответ меня не удовлетворяет.
Встаю с подоконника и неторопливо иду к тебе, с наслаждением наблюдая, как расширяются от ужаса твои глаза. Все еще боишься меня, любимый? Правильно делаешь.
- Опомнись, Странник, - голос твой не дрожит, ты хорошо держишься, - да ведь я жизнь твою в руках держу!
- А на хрена мне такая жизнь? – интересуюсь саркастически.
- Ну, давай, пугай теперь меня самоубийством, - ты пытаешься насмешливо фыркнуть – и, надо признать, тебе это почти удается. – Как все это старо, как нелепо и безобразно…
- Безобразно? У тебя руки дрожат.
- Глупости, - ты небрежно отмахиваешься, - жест этот, очень твой, очень забавный, как обычно, действует на меня безотказно, штаны резко становятся тесными. – Странник, ты понимаешь, что согласись я – и жизнь моя, и без того изрядно тобой подпорченная, сделается вовсе невыносимой?
- Где? – Я присаживаюсь на край кровати, накрываю ладонью твое колено. – На Саракше, где никто никогда не узнает?
- Будем знать мы: ты и я. Ты полагаешь, массаракш, - этого мало?
- Вот что, Умник, - моя хватка на твоем теплом колене чуть-чуть усиливается, - я люблю тебя, и…
- Странник, - ты не делаешь попыток вырваться, - вот объясни: почему каждый раз, когда ты говоришь, что любишь меня, у меня словно петля на горле затягивается?
Молодец, Умник. В десяточку.
- Еще какие-нибудь оскорбления будут? – интересуюсь ровно.
- Бесполезно. Тебя оскорблять – все равно, что каменную статую, Странник. Боги, как подумаю, что однажды мне все-таки удалось довести тебя до того, что ты дал мне по морде…
- С тех пор, - ухмыляюсь, - я многому научился. Ну, так как – да или нет?
Неожиданно и стремительно ты встаешь.
- На колени, Странник.
Ну, хоть что-то.
- Штаны сам расстегнешь? – интересуюсь спокойно. – И мне предложение как делать – до или после? А то с членом во рту неудобно как-то, сам понимаешь.
- Странник, я повторяю – на колени. Что-то неясно?
- Почему же, - отвечаю, - яснее некуда.
Виниловый пол чуть холодит колени, - странно, наверное, вот так же чувствовали себя рыцари в момент посвящения.
- Так нормально?
- Нормально, - ты медленно киваешь. – Что, Странник, унизительно?
Господи, которого нет! Ну, Умник, мать твою…
- Мечтай, - наверное, с такой ухмылкой предложения делать не принято, но… знаешь ли, что, Умник? Мне насрать.
- Редкая ты все-таки сволочь, Странник, - кажется мне – или в твоем голосе я слышу нотки неподдельного восхищения? – Ну, говори теперь. Я внимательно слушаю.
Красноречие никогда не было моей сильной стороной. Точно.
- Умник. Я люблю тебя. Я буду любить тебя всегда. Умрешь ты – я сдохну. И мы, мать твою, женимся в субботу. Хочешь ты этого или нет. Ясно?
- Потрясающе, - по-моему, Умник, ты сейчас хихикнешь самым позорным образом. – Странник, умоляю, - ты не согласился бы повторить этот изумительный текст на бис? Я только за камерой сбегаю…
Ну, все. Хватит.
Молниеносная подсечка – и ты лежишь, прижатый моим телом. Коленом я раздвигаю тебе ноги, засовываю руку под эластичные брюки, - между прочим, Умник, встает у тебя с первого же моего прикосновения. Поглаживая твой член, спрашиваю:
- Ответ будет?
Приподнимаясь, чтобы стянуть штаны с бедер, ты отвечаешь, уже чуть задыхаясь:
- Давай скажем так – я подумаю, Странник… Все будет зависеть от твоего поведения…

В саду сыро, и качели – мокрые, и сразу же после свадьбы, Умник, я увезу тебя на юг. Туда, где розы, и солнце, и твой любимый океан, и никого знакомых. Главное – никого знакомых.
- Слава Господу Богу, - бьет в спину рокочущий бас.
Инстинкты прогрессора сбоев не дают.
- Во веки веков, аминь, - отвечаю, собираясь перед прыжком и нащупывая, за неимением лучшего, складной нож в кармане куртки, - и тут до меня доходит.
- Пашка! Пауль, твою мать!
Шутник рыжий. Остряк-самоучка, умудрившийся приветствовать меня по-арканарски. А я-то хорош… Он сжимает меня в медвежьих объятиях и ревет:
- Здорово, брат!
Насчет брата – это, кстати, не шутки. Некогда – там, на Авроре, - великолепный дон Гуг и ируканский пиратский капитан Белая Смерть бились вдвоем против трех десятков – и смешали в битве свою кровь, и побратались по старинному обычаю. Для Пашки такие вещи – штука серьезная. Меня зовут лучшим из прогрессоров – и только сам я понимаю: далеко мне до Пашки. Потому что он не мотался с планеты на планету. Потому что Аврора стала для него настоящим домом. Потому, черт побери, что у Пашки – у единственного из нас – там растет, по всем городам и весям, добрая дюжина незаконных ребятишек, старшую из которых, семнадцатилетнюю красавицу мону Адору, он недавно выдал за молодого соанского дожа. Помню, я спросил его как-то:
- Пауль, почему ты не заберешь своих детей на Землю?
Он зарылся пятерней в рыжую бороду, посмотрел недоуменно:
- А на хрена? Им там лучше.
«И тебе тоже», - подумал я тогда. Без тени осуждения или непонимания, - потому что к тому времени и мне уже было «там лучше».
- Ну, - как там?
- Жизнь бьет ключом, и все по голове, - отвечает Пашка со смехом. – Руди, брат, я новую песню тебе привез.
Хобби Пашки – коллекционировать сложенные о моих аврорских «подвигах» пиратские песни. Он клянется, что скоро наберет материала на целую книгу - и тогда непременно издаст на Земле, - мне на вечный позор и посрамление. Не исключено, что так и будет, - ума у дона Гуга хватит.
- Опять? Что на этот раз – сегидилья? Или романс? Опять я где-то там «мечом прорубал дорогу»?
- Хуже, - Пашка лихо подмигивает. – Десима. Большая честь тебе оказана, брат.
Ого, - десятистрочной десимы и впрямь удостаивались на Авроре немногие фольклорные и полуфольклорные персонажи.
- Давай, - говорю со вздохом, - все равно не отвянешь.
Встав в позу, Пашка надрывно затягивает на манер кабацкого певца-сказителя:

Я всегда в строю отважных,
К бою я всегда готов,
Хоть из пушки бить врагов,
Хоть разить их в рукопашной.
К бою рвусь душой бесстрашной, -
Кто дрожать меня заставит?
Богатей нас злобно давит,
Я с ним встретился – и квит!
И, коль Бог на небе правит,
На морях корсар царит.

- Угу, - киваю, - потрясающе. Так вот прямо и поют?
- Так вот прямо и поют. Нравится?
- Охренеть, как нравится. О чем еще поют? Мне один романс арканарский просто в душу запал, как там было – «женщины винят Румату, а мужчины – те все Киру», помнишь?
Пашку слегка передергивает. Я поставил его на место, и ему прекрасно это известно.
- Да что с тобой, брат? – спрашивает он беспомощно. – Я слышал, свадьба у тебя, вырвался, приехал, а ты сидишь тут, как святой Гаут над Телом Пречистым. Случилось что?
- Пашка, - говорю медленно, - нажремся, а? До усрачки?
- Понял, - хороший друг вопросов не задает. Пашка – хороший друг, и это значит: пока я не начну рассказывать сам, мы будем пить молча…

- И все?!
Четвертая бутылка – или уже пятая? Не помню, не считал.
- Тебе, мать твою, мало?
- Н-да, история, конечно, - Пашка яростно чешет рыжую, сильно седеющую бороду. – Хорош твой барон, хоть баллады о нем слагай. Так и сказал – «зависит от твоего поведения», значит?
- Так и сказал. И, зная его, я уверен – это тот редкий случай, когда Умник сказал, что думает. Понимаешь, Пашка, - я на самом деле не врубаюсь, что теперь делать.
- Делать?! – голос дона Гуга, от которого боевые хамахарские жеребцы на задние ноги оседали, гремит так, что с потолка стилизованного под старину ресторанчика сыплется штукатурка, а к нашему столику, испуганно вереща и разводя манипуляторами, несется кибер-администратор. – Как это – что делать?! Да мы с тобой, брат, сейчас такого наворотим, - он сам к алтарю помчится! Со слезами!!!
«Благородный дон гуляет», - вспомнилось некстати.
- Пашка, ты охренел? К какому алтарю?
- Не бери в голову. Насчет алтаря – это я так, условно. В широком смысле. Так, кто из наших сейчас на Земле?
Несколько минут Пашка, отойдя в угол, с кем-то судорожно переговаривается по видеофону. Потом с торжествующим видом возвращается ко мне.
- Где сейчас твой… жених?
- У Лео с Камиллом торчит, - сияющая физиономия старого друга нравится мне все меньше.
- Здорово!!! – орет Пашка. – Так. Поехали к тебе…

В доме у меня он сразу же бросается в оружейную.
- Руди, брат, у тебя аврорские шмотки еще остались?
Точно. Чуяло мое сердце.
- Пауль, - не повышая голоса, я заворачиваю его в многоэтажный пиратский мат, - ты, может, и спятил, но я – еще нет.
- Хорош ругаться, - Пашка роется в кованом сундуке, - во, в самый раз! Это надевай!
Белый ируканский атлас и черная, затканная серебром и жемчугом кожа, - капитан Белая Смерть, одетый в этот дорогой и мрачный наряд, на равных сиживал за столами толстопузых, раззолоченных, хитроумных соанских патрициев, всегда умевших ладить с пиратами…
- Пашка, я предупреждаю…
- Эх, черт, - он не слушает. – Шляпы-то нет, а? Ничего, мою возьмешь. Ща ко мне заскочим, я быстренько тоже переоденусь, ребята подвалят, с гитарами, - и туда. Как раз стемнеет, а мы – туда! Лихо, брат?
- Точно, - отвечаю мрачно.

Дождь льет, как из ведра. Мокнут черные перья на шляпах, горит в свете шипящих от воды смоляных факелов золотое и серебряное шитье на камзолах, хищно поблескивают самоцветы на эфесах мечей и сабель.
- Так, - Пашка распоряжается легко, привычно, - ты, брат, нам дело не порть, будешь стоять молча, с твоим голосом только Вагу Колесо отпевать. Розы держи, - да не так, что это тебе – моргенштерн? К груди прижми. Анджей, ты с виелой – сюда. Нандо, Вить, - вас учить не надо. Ну, парни, - храни нас милосердная к влюбленным сердцам святая Эдуза, начали!

Застонали, зашлись исступленным плачем гитары, зарыдала им в такт виела…
Загорелись окна в обращенной к нам стороне Дома Леонида…
Позор. Со стыда провалиться. Ну, что, Рудольф Сикорски, - клялся все отдать своему мужчине? Как насчет самоуважения, а? Как ТЕПЕРЬ за базар ответишь?
На хрен все. Я - его - люблю. Пусть.

Мое сердце похитил безжалостный вор,
Его имя – твой взор.
Прикажи – я умру, прикажи – оживу,
Звезды с неба сорву…

Красивый голос у Пашки. Даже я заслушался.

Я пою. Я тебя умоляю: «Услышь!»
Ты не слышишь. Ты спишь…

- Это что там, у Леонида Андреевича? – изумленный женский голос где-то рядом.
- Подожди, - шикают из-за кустов. – Тише, не видишь – кино снимают…
Кино снимают. Нормально.

Плачут, плачут гитары, стонет голос мерзавца дона Гуга, загубивший сердца доброго десятка благородных дон и не менее благородных мон…

Словно в пламени адском, страдая, горю.
«Сжалься!» - страстно молю.
Ах, не дай мне погибнуть, столь страстно любя,
Сердца ль нет у тебя?
Я пою. Я тебя умоляю: «Услышь!»
Ты не слышишь. Ты спишь…

За занавесками мелькают тени. Соседи слушают, как завороженные.
Кажется, там еще четырнадцать куплетов. И чем дальше, тем красочнее…
Пристрелите меня кто-нибудь.

- Я пою. Я тебя умоляю: «Услышь!»
Ты не слышишь? Ты спишь? –
в последний раз звучит, надрывая сердце, голос певца. Замолкают музыканты.
Медленно, медленно открывается дверь Дома Леонида. У тебя на скулах, Умник, полыхают красные пятна, - как от двух крепких пощечин. Ты спускаешься неторопливо, гордо, явно наслаждаясь всеобщим вниманием. Что ж, ты всегда любил сценические эффекты. Нормально. Пусть.
Ты идешь ко мне, - и в общем молчании я снимаю шляпу, опускаюсь перед тобой на одно колено – прямо в мокрую траву, - роняю к твоим ногам розы и склоняю голову. В ушах звенит. Ничего. Пусть…
- Странник, - в голосе твоем звенит нервный смех, чуть дрожащая рука ложится на мои волосы - массаракш, Странник… я говорил тебе когда-нибудь, что ты – совершенно сумасшедший?
Ну, и что мне на это отвечать?
- Странник. Посмотри на меня.
Поднимаю глаза – ты улыбаешься, Умник. Такой странной улыбки я не видел у тебя еще никогда.
- Ну? – спрашиваю ровно.
- Хорошо, ненормальный. Ладно. Будь по-твоему. В субботу… в конце концов, ты прав: на Саракше эта ерунда не будет иметь ни малейшего значения.
Правда? А вот это мы еще посмотрим… любимый.

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, G - PG-13, Sidemoon, Странник\Умник, Обитаемый остров

---

[Sidemoon]

Герой должен быть один

Пейринг: Поль Гнедых\Грег, Горбовский\Камилл, Странник\Умник (упоминается)
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма, POV Леонида Горбовского
Размер: мини
Дисклеймер: не претендую, не обладаю

Он приехал под утро – еще не до конца рассвело, на траве у дома висели капли росы.
- Леонид, - сказал он, снимая ботинки в прихожей, - можно с вами поговорить?
Лицо у него было… отчаянное.
Очень хотелось пошутить – нельзя, мол, никак. Но… я посмотрел на него снова и только кивнул.
- Конечно, мальчик, проходи. Только тихонько – Камилла разбудишь, а ему это ни к чему, нездоров он, совсем недавно уснул.
- Разве Камилл может? – начал было мой гость и осекся.
- Заболеть? Может, а как же. Просто болезни его на наши не очень похожи, - другие симптомы, другое лечение. Ты меня не спрашивай, сам в этом не очень разбираюсь. Давай-ка на кухню. Кофе будешь?
- Нальете – выпью.
Сказал – и поморщился. И правильно, между прочим, поморщился, - я тоже не его ясный голос в этой фразе услышал, а совсем другой – хрипловатый, ровный, почти без интонаций.
Что, Маугли, - нелегко сбрасывать старую кожу?
Шум старенькой кофе-машины, чашки с веселыми ромашками, бутылка коньяка.
- Ну, - с чем прибыл? Да ты кури, кури. Я тоже вот… пепельницу подай, да, ту, зеленую.
- Леонид, - мальчик смотрит мне прямо в глаза, - скажите честно: я – идиот?
Мне становится немножко смешно: интересно, неужели и сам я в молодости был таким?
- Нет, зачем же так самокритично. Все мы, мальчик, не без греха. К тому же, от любви вообще глупеют. Особенно от счастливой, разделенной.
- Тогда кто я? Эгоист, не способный считаться с чужими чувствами? Трус, который просто боится одиночества?
Н-да. «Трусить, врать и нападать…» Их по-прежнему учат этому в школах. Должно быть, правильно учат, но… почему им забывают сказать, что нельзя все понимать так буквально?
- Ты – славный, искренний парень, который никогда раньше не любил и поэтому трудно осваивается в новой для него ситуации, - говорю осторожно. – Устроит тебя такой ответ?
Несколько секунд он размышляет над услышанным, медленно затягиваясь. Потом сердито качает светлой головой:
- Лео… нид, вы меня сейчас утешаете, точно умственно отсталого ребенка. Я не нуждаюсь ни в чьей жалости, поверьте. Даже в вашей.
- Да зови ты меня Лео, - разрешаю с улыбкой. – Что ты каждый раз язык ломаешь?
- А это удобно? – сомневается он. – Все-таки у нас с вами… не настолько близкие отношения…
Не настолько, насколько с кем? – хочется поинтересоваться, но эту хулиганскую мыслишку я в себе безжалостно давлю. Непроизнесенное имя снова повисает в воздухе, как повиснет, я уверен, во время нашего разговора еще не раз. Ну, а куда ж от него деться-то…
- Грег, ты англичанин. Русский твой…
- Дерьмо, - услужливо подсказывает мальчик.
- Фу, как грубо. Я, в сущности, просто хотел сказать – не мучайся ты каждый раз с этим дурацким «Леонидом». Произноси, как тебе удобнее. И вообще – ты ж не лучший способ сокращения моего имени обсуждать приехал, так?
- Лео, я понимаю, что вламываюсь нагло и не вовремя, - Грег опускает лицо, будто завешивает светлыми волосами, - но, поверьте, мне сейчас совершенно не с кем поговорить, кроме вас.
- Да слушаю я тебя, слушаю. Что ты так нервничаешь? Выпей вот коньячку.
- Спасибо, - Грег наполняет коньяком опустевшую чашку, ахает залпом, - я только кошусь с завистью. – Лео, вы давно знаете Поля?
- Лет так… - я прикидываю в уме и понимаю, что некоторые цифры моему собеседнику, пожалуй, лучше не сообщать. – Словом, еще со школы. Всю их четверку – и Геночку, и Мишу, и Сашку Лина, - ну, и Поля, конечно. Я приезжал к ним в Аньюдин.
- Лео… - в глазах Грега - странное, обреченное спокойствие, - он вообще способен любить?
- Любить, сдается мне, способен каждый человек, - это его и делает человеком, - я задумчиво прихлебываю из чашки. – Вот Камилл, к примеру, - какой он киборг, если любит? Ты же не сомневаешься в том, что Либер Полли – человек?
- Не надо философствовать, Лео, - мальчик яростно вздергивает подбородок. – Вы еще притчами заговорите, как этот, буддийский, как его…
- Сэнсей, - помогаю. – Грег, если ты хочешь конкретного ответа – конкретизируй вопрос. В твоей профессии это, помнится, называют «вводными данными».
- Паршивые у меня вводные данные, - челка снова завешивает серые глаза. – Он считает, что я на него давлю. И лишаю его внутреннего пространства. Мы ругаемся. Я ухожу. Он пугается, приходит мириться. Я возвращаюсь. А потом… стоит мне попытаться занять в его жизни хоть чуть-чуть, хоть вот настолечко больше места, чем он мне определил изначально, - и он снова кричит: не смей на меня давить! И я сам уже не понимаю – может, он прав? Может, я действительно… как это по-русски… гоню лошадей, так?
- Живете вы все-таки вместе? – уточняю невзначай.
- Более или менее. Пока я не пытаюсь навести какой-то, хоть очень условный, порядок в бардаке у него дома. Пока не мешаю ему в одиночку шляться по Лесу, - а это опасно, Лео, он даже сам не до конца понимает, насколько. Пока не начинаю задавать вопросы. Пока… не давлю.
- Все?
- Почти. Потому что остается еще это его дерьмовое кокетство. С каждым встречным и поперечным. Без учета пола и возраста. Он даже с тахоргами флиртует, по-моему. Умудряется. С киберами, бля… простите, Лео. А Джек – его заместитель – вообще смотрит на него влюбленными телячьими глазами, а этот сукин сын явно его поощряет. И это тоже проблема. Большая проблема.
- Ты пытался ее обсудить?
- Сколько раз! Я спрашиваю – Поль, мы вместе или нет? Если вместе – давай уже строить нормальные отношения, черт меня подери! Я хочу знать, где нахожусь, - Лео, я прав или нет? А он смеется. И отшучивается. И острит. У меня скулы уже сводит, когда он острит. Я себя спрашиваю – неужели мне так повезло, что удалось нарваться на земное издание Умника, перевод на линкос?
- Не думаю, - улыбаюсь. – Умники – издания штучные. Для коллекционеров и ценителей.
Здорово, похоже, напугал тебя Умник, - да, Грег? Или… в комнате просто снова повисает тень человека, чье имя мы сегодня упорно не произносим?
- Тогда… что же? Он просто боится связывать жизнь с прогрессором? Боится, что однажды я выйду из себя и убью его? Умник был прав, когда говорил…
- Умник, - говорю негромко и резко, - имел, насколько я знаю, единственную цель – прекратить твое общение с Руди, которое мешало и ему, и самому Рудольфу. И давай уже начнем говорить о веревке в доме повешенного. Тем более, что повешенный – жив, здоров, чего и всем желает. Определенная часть твоей жизни закончилась, Грег. Ты – больше не прогрессор, Гиганда, Рудольф – все в прошлом. Сколько еще ты будешь позволять прошлому отравлять тебе жизнь?
- Вы просто не знаете…
- О чем? О том, как закончил свое существование твой отряд? Об убитой девочке? Грег, не стоит недооценивать систему перекрестной конспирации, - как бы часто она не заставляла вас, если мемуары Ивана Жилина процитировать, «отбивать друг у друга агентуру, бить друг другу морду и зачастую друг в друга палить, притом довольно метко». Ты выбрал себе работу. Что может заставить человека нашего мира выбрать именно такую странную работу – речь сейчас не о том, да и не о том, сколько раз я просил и требовал, чтобы мы свернули прогрессорские программы, - хотя бы на Гиганде. Сейчас важно другое: свою работу ты делал честно и эффективно, а когда у тебя возникли моральные сомнения в ее правильности, - честно же ушел. В чем ты сейчас обвиняешь себя, - мне непонятно. Тем более непонятно, при чем здесь Поль.
- Поль тоже не знает.
- Неужели, - восхищаюсь, - даже у современных мальчиков хватает ума не вываливать на возлюбленных с ходу все подробности своих биографий? Грег, ты повышаешь мою веру в Великую Теорию Воспитания!
- Да, но Поль…
- Худо-бедно прожил без тебя… ну, скажем, не так уж мало лет. У него уже – определенный ритм жизни, определенные привычки, определенная система отношений с людьми. Философия определенная, черт бы меня побрал! И ты хочешь, чтобы он сразу отказался от всего этого в угоду какому-то мальчишке? Ну – даже очень любимому мальчишке? Порядок наводить будешь позже, - когда притретесь. Ходить за Полем по Лесу так, чтоб он этого не замечал… мне тебя, прогрессора, учить? И у Джека, - уж прости, если разочарую, - невеста есть, скоро она прилетит на Пандору. Очень славная девушка.
- Так, - говорит Грег медленно. – Я не просто идиот, Лео. Я еще и плохой аналитик. Был.
- Вот именно – «был». Кстати, я почему-то думаю, что на Гиганде тебе нечасто приходилось анализировать что-то, кроме тактики боевых операций, верно? Так кто же тебе сказал, что твой опыт поможет тебе в построении отношений с любимым человеком? И перестань ругать себя идиотом, - в любви правил нет. Каждая пара их изобретает сама, Грег. В процессе. По ходу набивая кучу синяков и шишек. Жизнь – не сказка. Знал бы ты, как трудно нам с Камиллом давались первые месяцы… впрочем, поймешь сам. Когда-нибудь. Советы тебе сейчас давать бесполезно, но я все-таки дам один – раз уж ты приехал со своими вопросами именно ко мне. Будь мудрее, Грег. И спокойнее. У вас с Полем столько лет впереди… Волны гасят ветер, мальчик. Поверь мне.
- И что мне теперь делать? – мальчик снова нервно закуривает.
- Поезжай на Пандору. И люби своего Поля. Не переделывай, не воспитывай, - просто люби. Сердись, ругайся, закатывай скандалы, если понадобится, - но люби. И все у вас получится, поверь старику.
- Вы, наверное, правы, Лео, - боль медленно уходит из его серых глаз. – Но все-таки: почему Рудольф смог, а я?..
- Потому, - отвечаю кратко, - что ты не Рудольф.
…Вот уже и солнце светит вовсю, и скоро мне ехать на работу, - а я все сижу и думаю.
Рудольф-Рудольф. Помню, когда на Землю вернулся Юра, которого в отряде «Белые волки» звали Трэлем, лицо его, под шапкой рыжих кудрей, было не просто белым – бескровным.
- Леонид Андреевич, Михаил Альбертович, - выговаривал он одними губами, - это… не человек. Люди так не могут, не должны, понимаете?! Даже там. Даже там!!!
Мы с Атосом смотрели ментограмму Юры. Ту самую, на которой капитан Белая Смерть разбирался с наемником, посягнувшим на его власть. Смотрели от начала и до конца. Молча.
Атос избегал смотреть мне в глаза.
Очень, очень не сразу он спросил:
- Так. Что… теперь?
- А теперь, - я пожал плечами, - перед нами стоит простой моральный выбор. Либо мы сворачиваем прогрессорскую программу, либо делаем вид, что никогда не видели того, что видели. И будем делать вид до конца наших дней. Говоря «А», следует говорить и «Б», Мишенька. И все остальные буквы – тоже.
- Но Рудольф?
- Рудольф эффективен. Вы ведь там, в своей конторе, бога из эффективности сделали, - чего ж вам еще? Вы получили своего совершенного прогрессора. Если тебе не нравятся его методы работы – стоит, наверное, задуматься, Миша, нужна ли эта работа вообще.
- Да, но Рудольф…
- … опоздал родиться тысячи этак на полторы лет. Нам с тобой, Мишенька, не доводилось побывать в его шкуре. И нашей с тобой морали он попросту неподсуден. Руди – эпический герой, со всеми достоинствами и недостатками своего призвания. Не потащим же мы к психологам Беовульфа или Сигурда? Как-то это нелепо было бы, правда?
- Леня, ты вообще понимаешь, что говоришь?!
Я-то как раз понимал. Понимал тогда, понимаю и сейчас. Понимал, когда Рудольф требовал у меня отправить его на страшную Саулу, а не сворачивать там работу, - и я отказал, прекрасно осознавая, что он – единственный, кто мог бы оттуда вернуться – и непременно бы вернулся, и что как бы ни страшна была Саула, совсем ни к чему добавлять ей еще и мрачные героические предания о человеке, не ведающем ни страха, ни жалости. Понимал, когда отправлял Рудольфа на Саракш. Понимал, когда он встретил там свою любовь, своего мужчину – и, не задумываясь, принялся мостить путь к его сердцу телами убитых врагов. Понимал, когда он боролся за свою любовь, не выбирая средств, боролся, ломая себя и Умника, не давая ему пощады, насилуя собственную гордость, постоянно балансируя на грани безумия и самоубийства. Боролся – и победил.
Сигурд – Победитель дракона не подчиняется законам обычных людей, - это я как раз понимаю.
Не понимаю я другого – что делать с обычными земными мальчиками, совсем не героями и не демонами, которые смотрят на эпических витязей снизу вверх – и честно стараются «соответствовать».
Грег мог бы не убивать ту девочку. Но он должен был доказать себе, что достоин работать под началом Рудольфа Сикорски. И сколько таких Грегов еще будет? Сколько рук по локоть обагрится кровью, которой, возможно, совсем не обязательно было проливаться?
Земля – не место для сверхлюдей. И мальчики, которые хотят стать героями или чудовищами, вернутся домой, оставаясь – людьми. Истерзанными, измученными, ожесточенными, но – людьми. И вот тогда им станет очень, очень плохо. Потому что еще в далекой-предалекой древности говорили: герой должен быть один. Ему тоже нелегко, - но кто и когда спросит, каково было его безымянным спутникам?
Если бы любимый сказал Грегу, что не любит его, тот бы ушел. А Рудольф спасал от смерти, и привязывал к кровати, и ласкал – как насиловал, и снова спасал.
Если бы любимый приказал сунуть руку в огонь Грегу, тот спросил бы – зачем? А Рудольфу такой вопрос и в голову не пришел.
Потому что он кровью, страстью своей неистовой, как из древних саг вышедшей, генетической памятью знал – зачем. А Грег – нет. И это к лучшему – значит, у Грега и у сотен других прогрессоров все-таки есть надежда.
Герой должен быть один, да…
А остальные – слава Богу, обыкновенные люди.
Что это меня на философию потянуло, непонятно. Старею, наверное…
- Леня, мы сейчас точно поссоримся. Опять ты натощак куришь? Еще и коньяк? Ты что же – убить себя хочешь? Ты же мне обещал!
- Прости, Камилл. Как ты себя чувствуешь?
- Нормально. Речь сейчас вообще не обо мне. Кто здесь был?
- Грег Честерфилд здесь был.
- Почему? Он же на Пандоре?
- Наверное, сейчас уже снова туда направляется.
- Что ему было надо?
- Просто… поговорить.
- Леня. Я тебя не понимаю. Мало того, что ты ходишь в десант – ладно, у каждого – свое хобби, хотя твое и напоминает больше самоубийство, - так тебе и дома уже покою не дают! Приходят, советуются, разговаривают! В конце концов, - а почему бы и нет, если ты сам позволяешь? Кому какое дело, что Горбовский может устать, не выспаться? Что у Горбовского, в конце концов, есть право на личную жизнь?
- Послушай, Камилл, - как ты относишься к героям?
- Никогда не понимал твоей странной, спонтанной манеры мыслить. О каких героях мы сейчас говорим? Ты снова вспомнил Радугу, да?
- Нет. Не Радугу. Что ты, к примеру, думаешь, о персонажах германского эпоса?
- Что они были, наверное, не очень приятными в общении людьми. И что в нашем мире им пришлось бы довольно одиноко. Все-таки наши понятия героизма сильно отличаются от древнегерманских. А почему ты спрашиваешь?
- Так просто.
- Так просто? Леня, ты снова заговариваешь мне зубы. Сколько раз я просил тебя не пить коньяк с утра?
- Камилл, что делает человека человеком?
- Эмпатия, разумеется. А у нас сейчас – самое время для философских споров?
- А герои умеют любить?
- Да, и необычайно сильно. Просто… на свой лад. Леня, при чем здесь Рудольф Сикорски?
- Как ты догадался?
- По описанию. Тебе обязательно взваливать на свои плечи всю скорбь мира?
- Видимо, это – тоже что-то вроде хобби.
- Прекрасное хобби, заставляющее немолодого человека глушить с утра коньяк! Леня, ты же мне обещал! Ты мне клялся!

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, G - PG-13, Sidemoon, Странник\Умник, Горбовский\Камилл, Поль Гнедых\Грег

---

[Sidemoon]

Псы войны

Пейринг: Умник, Генерал (упоминаются Странник/Умник и Генерал/Зойза)
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма, curtain story, POV Умника
Размер: мини
Дисклеймер: не претендую, не обладаю


Финт, финт, защита, - я снова и снова ухожу от его атак, но у него – крепкая рука и железное упорство, и вот уже кончик рапиры касается моей груди…
- Вот вы и убиты, - сообщает он невозмутимо.
Разыгрываю мучительную гибель – зажимаю рукой невидимую рану, опускаюсь на колени, медленно оседаю на бок…
- Почему вы больше не играете в театре, Умник? – спрашивает он, опираясь на рапиру, с интересом следя за моей пантомимой.
- Недосуг, знаете. Дела, дела…
- Понимаю. Продолжим?
- Что-то не хочется. Пойдемте, Зуб, посидим где-нибудь. У вас ведь есть время?
- Для вас, барон, - всегда.
- Как вы галантны, генерал… всегда любил военных… и притом далеко не всегда – в чисто платоническом смысле, - обжигаю его одной из самых сатанинских своих улыбок.
- Знаю, - кивает он и тоже улыбается. У него – хорошая улыбка, медленная, всезнающая и умная. Улыбка человека, который многое видел и много страдал, - сказал бы маленький Деверь. Или – действительно сказал? Не помню.
- Отлично. Значит, принимаем душ и встречаемся в холле. Я быстро.
- Вы – и быстро? – он насмешливо морщит нос. – Вы, Умник, обычно любите перья чистить.
- А вот ЭТО уже не очень галантно, - бросаю через плечо.
- Прошу простить, - не поймешь, шутит он или говорит серьезно. – Что поделаешь, грубый солдафон…
- Да будет вам, генерал, - я отмахиваюсь небрежно и легко. – Пустое…
Зеленоватое, медленно темнеющее небо – за окнами маленького кафе. Янтарная жидкость в пузатых и низких бокалах, хрупкая чашка кофе в его искалеченной, покрытой пятнами ожогов руке – белая, невинная и нелепая, словно бабочка на остове взорванного танка.
- Зуб, - любопытствую, - все никак не соберусь спросить: а почему вас вообще так прозвали?
Другой рукой он расстегивает высокий ворот мундира, вытаскивает, показывает мне тонкую цепочку, на которой болтается чей-то острый, желтоватый клык.
- Сувенир с южной границы, - объясняет кратко.
- Ого, - с уважением трогаю это сомнительное украшение кончиком пальца. – Кто это?
- Лазутчик-мутант, - он закуривает, и клубы дыма медленно плывут к низкому потолку. – Был.
- Отлично сказано – «был», - фыркаю. – За что всегда любил военных – так это за точность формулировок. Правда, иной раз это играет и против вас. Вот, к примеру, генерал Оду. Интеллигентнейший, светский человек, старинный дворянский род, играть с ним дуэты – чистое наслаждение, хотя в постели, признаться, и пресноват, - а порой такое ляпнет! Вот недавно говорит он, рассказывали мне, со Свекром…
- Я при этом был, - прерывает он. – Правда, Умник. Лично присутствовал.
- С ума сойти! – наклоняюсь, кладу руку на его – искалеченную. – Все было действительно так, как рассказывают?
- Дословно. Умник, - вам так удобно?
Перехватываю взгляд, направленный на наши соприкасающиеся руки. Скрытый смысл вопроса буквально висит в воздухе.
- Бросьте, Зуб, - я отхлебываю из бокала, - шрамы украшают мужчину.
- Видимо. Когда они хорошо заживают. – Он подливает мне - и себе заодно.
- Ценю, признаться, шрамы у мужчин, - тяну не без кокетства. – Очень эротично, - так и хочется прикоснуться губами. Да не нервничайте вы, Зуб, - что я, истеричная пятнадцатилетняя гимназистка на параде победы, чтоб с визгом бросаться прилюдно целовать изуродованные руки-ноги наших славных героев?
- У Странника шрамов хватает, - замечает он философски. – Вам и карты в руки, Умник.
- Странник? – изображаю возмущение. – Да что вы мне все прямо-таки сватаете этого Странника?!
- Все гнусные сплетни? – вот теперь мой печальный генерал явно забавляется, в глазах его, словно на углях догорающего костра, пляшут золотистые искорки. – Грешен, барон. Верил.
- Массаракш! – меня одолевает смех. – Нет, дыма без огня, конечно же, не бывает. Но… генерал, дорогой мой генерал… я сам никогда не считал своих любовников, и пандеец - всего лишь один из них. Почему всем так интересен именно он?
- Красивая пара, - наверное, поэтому. Вам бы радоваться, Умник, - третий год все снова только о вас и судачат, - подначивает он.
- Оставьте, Зуб: просто человек не моего круга, вот в свете и болтают, - усмехаюсь небрежно. – Послушайте, а правду говорят, что у Странника – весьма и весьма темное прошлое?
- Не знаю, а сплетничать не люблю, - он отвечает, словно дверь за собой захлопывает. – Если вам интересно – спросите у него.
- Расспрашивать мужчину в постели о его прошлом, в перерывах между оргазмами, – вульгарно и пошло, к тому же - вовсе мне не интересно. Давайте-ка повторим, генерал, - где этот лентяй официант? А, благодарю вас. Как вы думаете, - будет война?
- Война, - он задумывается, здоровой рукой поглаживает край бокала. – Война, конечно, будет. Рано или поздно. И вы это знаете не хуже меня. Вы хотите воевать, Умник?
- А вы не хотите? – удивляюсь светски и легкомысленно.
- Вам как ответить – честно или патриотично?
- Зуб, - я становлюсь серьезным, - все так скверно?
- Не то чтобы совсем уж скверно, но… Массаракш-и-массаракш, Умник, война – не приятная прогулка! Да, Хонти – в дерьме по уши, но и мы, сами знаете, тоже не в малиновом бархате.
- А новые танки, с которыми так носятся Тесть и Свекор?
- Та же жопа, вид сбоку, - выплевывает он презрительно.
- Как вы сказали?! – надо бы попробовать удержаться от смеха, но сил нет.
- Возьмите на вооружение. Услышал от одного гвардейского ротмистра. Суть, Умник, в том, что расклад – пятьдесят на пятьдесят. Если объявят, как говорят, амнистию вместо внеочередного призыва, если бросят в бой каторжников и штрафников, - войну мы просрем. И никакие заградотряды, барон, нам не помогут. Хонтийцы – тоже ребята тертые, и разведка у них работает на совесть. Они вот по этим заградотрядам в первую очередь бить и будут.
- Что – все безнадежно? – я скрываю интерес за равнодушно-благовоспитанным зевком.
- Если амнистии не будет, если пошлем на передовую не штрафную сволочь, а ту же Боевую гвардию – тогда выиграем. Скорее всего. Но… массаракш, Умник, сколько же там ребятишек наших поляжет… а ради чего?
- Маленькая победоносная война, - не без ехидства цитирую Тестя.
- Кровавая каша. Умник, вы на войне были?
- Вы прекрасно знаете – в военной прокуратуре я был, - фыркаю оскорбленно.
- Вот-вот. Скажу сейчас какую-нибудь банальность насчет «пороху не нюхал, а туда же», вы мило улыбнетесь, а потом начнете на всех углах рассказывать, какой Зуб хам, кретин и солдафон. От обиды. И зачем нам с вами это надо, барон?
Ах, так? Восхитительно.
- Ну, надо думать, уж своего-то мальчика-гвардейца вы точно в пекло не пошлете, Зуб, милый? – вопрошаю нежно.
Мгновение он смотрит на меня – и я не перестаю улыбаться, не отвожу взгляда.
- Да, - говорит он, наконец, медленно и негромко, - его, должно быть, не пошлю.
- Что ж так? Где, генерал, ваша объективность, где беспристрастность? Или беспристрастность, вместе с объективностью, как-то вылетает из головы вместе с кровью, приливающей несколько ниже?
Неловко, искалеченной рукой он пытается открыть тяжелый серебряный портсигар. Спешу помочь.
- Спасибо. – Он закуривает. Смотрит куда-то мимо меня, тяжело, упорно. – Умник. Правду говорят, что вы никогда не любили?
- Да уж Боги миловали, - я наполняю его бокал. – Что же, вы?..
- Вам, видимо, смешно?
Совершенно мне не смешно. Смотрю на этого честного, крепко потрепанного жизнью, изрядно уже немолодого – сколько же ему лет? – человека. На красивое, мужественное лицо, которое шрамы и впрямь только украшают, на паутинку седины в коротко и немодно, по-военному остриженных каштановых волосах. Испытываю… жалость? Неловкость? Смущение? В самом деле, довольно трудно сказать, что я чувствую.
- Он хотя бы красив, этот юноша? – спрашиваю, чтобы спросить хоть что-нибудь.
- Пожалуй, что и нет. Прекрасен только молодостью, - так, кажется, это называется… Вы бы, к примеру, и дважды на него не посмотрели.
- Что же, - мне становится действительно любопытно, - он творит такие чудеса в постели?
Мой собеседник смеется – весело, заразительно.
- Массаракш, вот уж точно нет! Всему, что он умеет, научил его я сам. А я и сам, пожалуй, умею не так уж много. Война, война… в борделях искусство любви особо не постигнешь, у шлюх ремесло другое. Вам это интересно?
- Так, - сообщаю с энтузиазмом, - поздравляю вас, Зуб: это точно любовь. Что ж, лучше поздно, чем никогда, как говаривала моя нянюшка.
- Нянюшку вашу я помню, - он жестом заказывает еще одну чашку кофе. – Замечательная была женщина. Значит, и вы считаете – поздновато?
- Генерал, дорогой мой, - я почти ласково глажу изуродованную руку, - не травите вы себя. Ну, сколько лет разницы между вами и этим малышом – как, кстати, его зовут?
- Зойза, - в голосе Зуба звучит неумелая, плохо скрытая нежность, - Риф Зойза. И лет ему – двадцать. Вот и считайте.
- Северянин, - определяю мгновенно, - и корни фамилии пандейские. Вы любите блондинов, генерал?
- Нет, - я люблю его.
- Жалость какая. А то я, знаете, уже хотел сделать вам предложение: может, отобьете у меня Странника? Сделайте милость, а, - ну, что вам стоит?
- А вы генералу Шекагу предложите, - советует он, чуть дуя на свой кофе.
- Зуб, как вам не стыдно! Шекагу – мой бывший любовник, он мне дорог как память!
- А я, стало быть, - потери допустимые?
- Не надо ловить меня на слове. Бессмысленное занятие. А вот Дергунчик от этой войны – как демон от ладана.
- Дергунчик, - презрительно пожимает генерал плечами, - на содержании у вашего пандейца. Если он не хочет войны – значит, войны не хочет Странник. А у Странника – информация, за Странником стоит контррразведка, - и вы это знаете гораздо лучше моего. Какие выводы, барон?
- Зуб, мы с вами что сейчас – на военном совете?
- К сожалению, нет. – Он пьет мрачно и быстро. – Умник, а вы не пробовали иногда переставать действовать наперекор Страннику?
- Снова Странник. Положительно, это становится невыносимо. Избавлюсь я когда-нибудь от этого человека?
- Я – солдат. В тонких материях, знаете, не силен. Объясните тупице: если пандеец вас так раздражает, зачем же вы?
- Трахается, как бог, - сообщаю, подавляя зевок. – Вам рассказать в подробностях?
- Это лишнее. Он, между прочим, по-настоящему вас любит, - но это уж точно не мое дело. Умник, чего вы боитесь?
- Пауков, - говорю, не задумываясь. – Знаете, больших таких, мохнатых. А что?
- Вы никого не боитесь потерять на этой войне, за которую так ратуете в кулуарах?
- Я вообще никого не боюсь потерять, - начинаю надменно. Останавливаюсь. Добавляю на тон ниже: - Кроме, разве что, одного человека. Но он… точно не будет иметь к этой войне никакого отношения, генерал.
- Понимаю, о ком вы, - он задумчиво кивает. – Опасную игру вы затеяли, барон.
Бо-оги мои, он что же – вообразил? Какова наивность!
- Дражайший генерал, - я перехожу на интимнейший из шепотов, - вы стали жертвой наглой лжи. Кто-то явно напутал с информацией – либо болван Свекор, либо сплетник Шурин. То, о чем вы пытаетесь меня предупредить, - решительно невозможно. И для меня, и для этого человека. И тот, на кого вы сейчас изволите туманно намекать, прекрасно это понимает. Смею вас заверить.
- Как у вас все сложно, Умник, - он качает головой, - как мне кажется, неодобрительно.
Все, ну, просто решительно все пытаются в последнее время учить меня жить!
- Зуб, - я снова наполняю бокалы, - а скажите-ка мне – чего боитесь вы сами? Или лучше так: чего вы боитесь больше – потерять своего мальчика с северным именем на войне? Или увидеть, когда он вернется целым, невредимым и неплохо разбирающимся в реальной жизни, что его мальчишеское восхищение вами погасло? Впрочем, - нет, наверное. Современные мальчики рано нацеливаются на карьеру, они хорошо понимают, что такое сильная протекция, и…
Интересно – швырнет он мне бокал в лицо или сдержится?
- А знаете, Умник, - надо же, сдержался все-таки! – мне вас жаль.
- А себя вам не жаль, Зуб? – чокаюсь с ним, отхлебываю, играю сигаретой.
- Нет. И знаете – почему? Я, старый армейский пес, все-таки понимаю, что такое быть счастливым. А вы?
- Вы считаете, что мне это нужно? – я насмешливо вздергиваю бровь.
- А вы считаете – нет? Что ж, дело ваше.
- Что вас гложет, генерал? – спрашиваю неожиданно. И так же неожиданно он отвечает:
- Когда мне было двадцать, был один… лейтенант… Если коротко – его ранили в живот. Я тащил его на себе и сам понимал – не успею. Он все равно погибнет, а меня схватят и убьют. Я донес его до какого-то оврага, положил на землю, дал напиться. Мне нужно было проверить – отстали от нас преследователи или нет. И тогда он попросил: оставь мне пистолет. На всякий случай. И я оставил. И ушел.
- Можете не продолжать, - я вздыхаю. – Хорошо, генерал. Если – когда – все начнется, я затребую перевода вашего мальчика в военную прокуратуру. Устроит вас такой вариант?
- Постарайтесь сделать это быстрее.
- Хорошо. Где он сейчас?
- На южной границе, на заставе.
- Что-о?! – от неожиданности я поперхиваюсь дымом. – Зуб, вы что – спятили?!
- Я просто позволил ему самостоятельно принять решение, - говорит он негромко и ровно.
- Вы… - я не нахожу слов от возмущения.
- Старый болван, - подсказывает он услужливо.
- Именно. – Я прихожу в себя. – Ох, простите!
- Ничего, - он грустно усмехается. – Почту за честь войти в число избранных, услышавших от Его превосходительства Государственного Прокурора хоть одно искреннее слово.
Ну, и наглец же! Мне снова становится весело.
- Массаракш, Зуб, - ох, и натворили вы дел. Не зря говорят: поздняя любовь даже опаснее ранней, - я поднимаюсь. – Завтра же перешлите мне бумаги на вашего Зойзу, я займусь. Так что вы там говорили – армия поддержит идею войны с Хонти?
- Единодушно, - отвечает он устало. – Так сказать, в едином боевом порыве, пылая жаждой справедливого возмездия… и так далее, и тому подобное. Это вы хотели услышать?
- Восхитительно. Нет-нет, позвольте, я сам заплачу. Нет, я настаиваю. Как приятно было побеседовать с умным человеком, понимающим собеседника с полуслова. Всего наилучшего, мой милый генерал.
На улице я оглядываюсь – и вижу сквозь оконное стекло его, сгорбившегося над своим бокалом, рассеянно поглаживающего искалеченной рукой старинный серебряный портсигар.
Странник по-настоящему меня любит. Чушь какая! Вот и Деверь то же твердит… Как сговорились хором впасть в нелепую сентиментальность…
У всего на свете есть своя цена, сказано в Священной Книге.
Интересно, - мальчик со смешной северной фамилией когда-нибудь узнает, какой ценой Зуб, самый опасный и сильный человек генералитета, купил его безопасность?
Наверное, нет, - и это к лучшему. Ничто не убивает любовь так основательно, как благодарность. Действительно, надо будет завтра же заняться переводом этого Зойзы, - не забыть бы приказать Коху.
Мурлыча модную шансонетку «Кошечка», я сажусь в машину, - и легонько передергиваюсь от звука внезапно эхом отдавшегося в ушах давнего выстрела, никем не услышанного на давней, забытой войне.

@темы: Гипертекст, G - PG-13, Sidemoon, Странник\Умник, Обитаемый остров

---

Алика Сплюшка

[Sidemoon]

Алика Сплюшка
Самовольный захват

Фандом: Мир Полудня АБС
Пейринг: Поль/Грег, слегка упоминается Странник/Умник
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма, немного юмора
Отмазка: не мое




«Так, это еще откуда?»
Поль вертел в руках незнакомую зубную щетку и пытался сообразить, когда она успела появиться в его ванной. Было ясно, что она сюда пришла не сама. Следовательно, ее принесли. И тот, кто ее принес, сейчас ждал Поля в своем коттедже.

На самом деле, Поль зашел в ванную побриться, с трудом преодолев свою нелюбовь к этому занятию. Но он не терял надежду, что со временем Грег привыкнет к его вечной щетине, периодически переходящей в полноценную бороду. «Затаился, значит!»
Поль положил щетку в карман, намереваясь вернуть ее законному владельцу. Но для начала решил на всякий случай проверить шкафы. Так и есть! Среди вечного бардака обнаружились две аккуратные стопки: трусы и майки Грега. «Так я и знал! Мы же договорились! Значит, застолбил территорию! Значит, самовольный захват! Ну, я ему покажу!»
Но тот, кому он собирался показать, уже звонил в его дверь. И смотрел на открывшего ему дверь Поля с лукавой улыбкой.
- Полли, давай сегодня у тебя. Тем более, я у тебя зубную щетку забыл…
«Как же, забыл ты!» Отругать бы его сейчас и выгнать, да он так улыбается, и искры в его серебряных глазах так и пляшут, и на нем такая обтягивающая футболка, что хочется завалить его прямо здесь, в прихожей, разорвать на нем эту самую футболку и припасть губами к белой коже, оставив на ней много-много ярко-алых следов. А поговорить можно и утром. Не портить же ночь любви.
- Хорошо, у меня так у меня, - Поль поцеловал Грега. Ладно, пусть щетка пока поживет в его ванной.
- А как ты отнесешься к этому? – Грег достал из рюкзака бутылку шампанского.
- Очень даже положительно! – обрадовался Поль. – Сейчас найду бокалы.
Пока Поль искал бокалы, ему пришла в голову мысль, что шампанское – тоже часть хитроумного стратегического плана по захвату чужой территории. Но он подумает об этом завтра.
А Грег тем временем заметил, что Поль все-таки немного прибрался. Хоть маленькая, но победа. И лежавшие в прихожей непонятно чьи рога наконец повесил на стену, так что можно было не бояться об них споткнуться. Лишь бы на голову не упали.
Но почему Полли так не хочет, чтобы они жили вместе? Это же так естественно, когда двое любят друг друга! Даже Умник это понял. Грег уже своих тараканов в голове устал считать, а тут еще и с тараканами Поля придется иметь дело.
Грег подумал, что ему сейчас бы очень пригодился совет Рудольфа. Ему ведь тоже пришлось в свое время постепенно, исподволь, захватывать территорию любимого, и ведь преуспел он в этом, несмотря на упорное сопротивление Умника. Но Грег дал себе слово, что исчезнет из жизни Руди и Умника навсегда. В конце концов, есть еще и Лео, в крайнем случае, можно будет обратиться к нему. Ведь именно ему Грег обязан своим счастьем. Но об этом лучше подумать утром. А сейчас ему предстоит ночь любви. Надо же как-то компенсировать затянувшуюся девственность их обоих.
- Грег, любимый, ты идешь? Я уже налил!
- Полли, милый, я уже здесь!
……………
С утра пораньше немногочисленные обитатели Пандоры были разбужены громкими криками, раздававшимися со стороны дома начальника Базы. Начальник явно с кем-то ссорился.

- Это я закомплексованный тип?! – звонкий голос Поля раздавался на всю Базу. – На себя посмотри, Прогрессор! Все вы такие, вас в дверь, а вы в окно! Но тебе тут не Гиганда! Так что прошу уважать мое личное пространство!
- Ах, личное пространство! – высокий блондин, стоявший на крыльце дома, отвечал Полю на столь же повышенных тонах. – Какие мы слова знаем! Между прочим, твоя задница тоже твое личное пространство! Однако туда ты меня пускаешь с удовольствием!
- Тише, Грег, люди слышат!
- Ну и пусть слышат! Эй, люди, слышите?! Я люблю этого закомплексованного типа! А он носом крутит! Что мне с ним делать?!
- Любишь – женись! – из какого-то открытого окна раздался веселый женский голос.
- Слышал, Полли? Девушка дело говорит! Я все равно женюсь на тебе, и мы будем жить вместе! Как бы ты ни сопротивлялся. Влюбил меня в себя – терпи!
В ответ из окна Поля в него полетела зубная щетка. Потом на Грега посыпался дождь из трусов, маек и носков.
- Вот, значит, как ты со мной! И это мне за все, что было ночью! Ах, кажется, я понимаю! Что ты там говорил о пользе несчастной любви? Так вот чего ты хочешь! Ну ладно, будет тебе несчастная любовь, сам напросился!
Все видели, как блондин повернулся и ушел, так и не подобрав свои вещи. И все видели, как ему вслед полетела бутылка из-под шампанского.
День у Поля не задался. Погода испортилась, вылазку в Лес пришлось отменить. Грег никак не давал о себе знать, Поль тоже решил показать характер и не приближался к его коттеджу. Обедать Грег тоже не пришел. Но Поль нет-нет да и поглядывал в сторону коттеджа Грега. Но дверь не открывалась, никто не выходил и не входил, и даже из окна никто не выглядывал. Казалось, что коттедж пустует, но Полли знал, что это не так.
И от Джека не укрылся рассеянный вид Поля, и с трудом скрываемые тяжелые вздохи тоже не остались незамеченными. Заместитель хотел было посочувствовать ему – «Я же говорил, не связывайся с ним!» - но Поль дал понять, что не желает обсуждать подробности своей личной жизни с кем бы то ни было.
К вечеру стало совсем кисло, и Полю захотелось напиться. В одиночку он пить не любил, но с Грегом он в ссоре, а от Джека в такой ситуации ничего дельного не услышишь, только многочисленные «Я тебя предупреждал». Отношения рушились, не успев начаться. Но теперь Поль понимал, что он больше не хочет несчастной любви, потому что познал радость любви взаимной. И никогда он не станет прежним маленьким глупым Полли. Придется взрослеть, придется в чем-то уступать, искать компромиссы. И еще он хочет быть с Грегом, без Грега ему плохо.
К тому же днем он получил письмо от друзей. Капитан, Атос и Лин в иронически-дружеских выражениях поздравляли его с наладившейся личной жизнью и грозились в скором времени в полном составе прибыть на Пандору, чтобы познакомиться с возлюбленным друга и устроить свадебный пир на весь мир. И Полю очень не хотелось расстраивать друзей, объясняя им, что никакого пира, возможно, устраивать не придется. А вот у Грега совсем нет друзей, у него есть только Полли.
Поль вздохнул и налил себе коньяка. Похоже, ему снова придется сделать первый шаг. Больше нет сил выдерживать характер. «Будь уже мужиком, Полли, тахорг тебя забодай. Иди, спасай свою любовь. Гордость – это от глупости. А личное пространство… не стоит оно того». Гостевой брак – бывает и такое, но это удобно тогда, когда супруги работают на разных планетах. Но они с Грегом на одной планете, и им друг до друга рукой подать!
Поль осмотрелся в поисках сигарет, но потом вспомнил, что он сам не курит, а сигареты еще с утра унес Грег.
Грег… Что он тогда говорил? Он же собирался застрелиться! А потом передумал. А вдруг теперь опять надумал? Или уже застрелился, а Поль не успел его спасти? Надо было побежать за ним еще утром, наплевать на гордость, вытащить из дома, силой привести к себе! И пусть Грег делает все, что хочет, пусть навешивает бирки на его трофеи, пусть раскладывает их по полкам, если ему так хочется! Пусть самовольно захватывает его дом, пусть самовольно захватывает его душу. Только бы был жив, только бы был рядом.
- Грег!!!
Поль ворвался в незапертую дверь, еще раз крикнул: «Грег! Любимый!» Ему ответила тишина. «Неужели он…?» Свет в доме не горел, оба солнца Пандоры уже закатились.
- Грег, ты что, спишь что ли?! Или умер? – Поль все-таки включил свет, несмотря на то, что ему было страшно увидеть бездыханного Грега с пулей в голове.
Грег преспокойно сидел в кресле, перед ним стояла рюмка с коньяком и наполненная окурками пепельница. Он был изрядно пьян и с торжествующей улыбкой смотрел на Поля.
- Ты еще издеваешься! Хам… нахал беспардонный… тахорг тебя забодай… любимый… - Поль бросился к Грегу, обхватил ладонями его лицо. Он выдыхал эти слова, покрывая его поцелуями, на его щеках блестели слезы радости и облегчения. – Ты жив! Как ты меня напугал!
- Полли, с чего ты взял, что я не должен быть живым?
- Ты же собирался застрелиться!
- Ну вот еще! Не дождешься! – Грег засмеялся и потянул Поля на себя. – Я соскучился!
- Я тоже, - Поль плюхнулся на колени Грега и начал стягивать с него футболку.
- О, Полли! Я так люблю тебя!
- А как я тебя люблю! Иди сюда… Только сегодня ты будешь сверху, хорошо! - Для тебя – все, что угодно, милый!
Все произошло прямо в кресле. Долго раздеваться не пришлось, ни них были только футболки и трусы, Поль побежал к Грегу, забыв надеть штаны.
- Да, Полли, милый… Сейчас…
Они не стали тратить время на долгие прелюдии. Все будет потом, потом. А сейчас Полю так сильно хотелось чувствовать Грега в себе, что он, слегка увлажнив член Грега слюной, принялся короткими и быстрыми толчками насаживаться на него. Глубже, глубже, до самой заветной точки. Как же немного надо для счастья! И чтобы Грег крепко обхватил рукой его член и ласкал его, ласкал, выдавливая скопившийся за день запас спермы.

- Грег, - сказал Поль, когда все закончилось, и он блаженно развалился на коленях Поля, и Грег, что-то мурлыча под нос, размазывал пальцем сперму по его животу, - я тут подумал… Пожалуй, мы могли бы попытаться… жить вместе.
- Да, Полли? – улыбнулся Грег. – Ты действительно подумал? И тебе для этого понадобилось всего один день помучиться от несчастной любви?
- Да, Грег, мне хватило. Ведь это же гораздо лучше несчастной любви! – Поль похлопал по спинке кресла, непонятно как выдержавшего страстный секс двух крепких мужиков. – Я собрал твои вещи. Ну, те, что разбросал. А завтра мы перетащим ко мне все остальное. А тебя я перетащу на руках, на глазах всей Базы, хочешь? Только давай договоримся, что ты не будешь рыться в моих вещах.
- Полли, - Грег удовлетворенно хмыкнул. – Да в твоих вещах сам черт голову сломает! Чтобы в них рыться, нужно железное здоровье. А у меня его просто уже нет, понимаешь?

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, Алика Сплюшка, Поль Гнедых\Грег, NC-17

---

Алика Сплюшка

[Sidemoon]

Алика Сплюшка
Тяжелый случай

Фандом: Мир Полудня АБС.
Пейринг/герои: Горбовский, Грег, Поль, упоминается Горбовский/Камилл, Странник/Умник и некоторые другие.
Рейтинг: PG-13
Отмазка: Грег принадлежит Полдень, остальные - АБС



Новый дом был таким же, как старый, разрушенный Камиллом в порыве ревности, но Леонид все еще не мог привыкнуть к нему. Все было прежним, за редким исключением: и детские рисунки на стенах, и даже пледы на диване и креслах. И старая кофемашина, еще из двадцать первого века, каким-то чудом выжила. Вернее, Камилл каким-то чудом сумел починить ее. Все это радовало Лео. Но больше всего его радовал притихший Камилл, который больше не устраивал ему сцен, не спрашивал, куда он идет и когда вернется и с кем собирается встречаться. Всю свою страсть киборг теперь проявлял только в постели, и это тоже не могло не радовать Лео. И новым джакузи они успели насладиться, и новым стенам, которые были на порядок прочнее прежних, уже не были страшны титановые кулаки Камилла.

Но дом все еще казался каким-то необжитым. Но Лео надеялся, что это временное явление, да и сейчас ему было о чем подумать. Он ждал звонка Грега. Уже неделя прошла после их беседы, весьма продолжительной и содержательной. Но примет ли Грег рекомендации Лео? Или замкнется в своем горе, как упрямый Атос? Сегодня Лео должен был получить ответ.

- Пойми, Грег, ты любишь не Руди. Ты любишь свои иллюзии, ты любишь то, что у вас могло быть, но не было. Тебе лучше отпустить эту ситуацию. Руди – не тот человек, который нужен тебе. Я знаю, ты столько лет не замечал никого, кроме него. И друзей у тебя не осталось. И ты сам видишь, что пришло время что-то изменить. Продли свой отпуск, отправляйся на курорт, познакомься с кем-нибудь. Не обязательно сразу влюбляться, просто общайся с людьми. Хватит жить затворником. Поверь, через какое-то время тебе станет интересно. А если тебе посчастливится найти своего человека, то я за тебя спокоен. Вы же все боитесь быть счастливыми, бежите от счастья, как от огня, будто быть счастливым – неприлично. А на самом деле это естественное состояние человека. Но, увы, в наше время немногие понимают это. Вот поэтому мне и симпатичен Умник: он четко знает, что ему нужно для счастья и кто нужен, и сделает все, чтобы удержать его. Я знаю, что он тебе советовал. Конечно, я не столь прямолинеен, как он, но, по сути, я говорю тебе то же самое. Только, я полагаю, мой вариант более приемлем для тебя. И у тебя будет достаточно времени подумать, чем бы еще ты мог заниматься, если твердо решил уйти из Прогрессоров. Я знаю, что Умник считает, что ты завидуешь не любви, а сексу. Но скорее всего, дорогой Грег, ты завидуешь и тому и другому…

Потом Лео немного рассказал о себе, о том, что и у них с Камиллом не все просто, они долго притирались друг к другу, и до сих пор не обходится без конфликтов.

- Путь к счастью бывает долгим и трудным, Грег. Прежде всего – это бесконечная работа над собой. Иногда сердцу можно и приказать. Ну не то, чтобы приказать, просто придать правильное направление своим мыслям, чувствам. Но сначала надо понять, что, собственно, тебе нужно.

Вот и Лео, возможно, было бы проще с обычным человеком, не с Камиллом, но он полюбил Камилла, да и когда Леонид Андреевич Горбовский искал легких путей? Главное, что Камилл так же, как он, был готов к счастью, и оба двигались в одном направлении.

Но кто нужен Грегу? Сейчас проверим… Горбовский открыл ноутбук. Перед беседой Грег ответил на вопросы психологического теста, разработанного Леонидом совместно с Геннадием Комовым. Гена, правда, больше ксенопсихолог, так что получается, что некому, кроме Горбовского, учить землян быть счастливыми. Но вся его ксенопсихология не помогла Гене удержать возлюбленную-тагорянку.

Леонид ввел данные Грега в программу, и через несколько секунд получил результат. Тяжелый случай, подумал Лео, изучая психологический портрет Прогрессора. Еще через пару секунд Лео получил психологический портрет идеального партнера для Грега. Случай был тоже не из легких, и Горбовскому даже показалось, что он знает по крайней мере одного такого человека.

Наконец видеофон ожил, и Леонид увидел загорелое, счастливое лицо Грега. И уже это его обрадовало. Значит, Грег сумел расслабиться, как ему советовал Лео.

- Лео, здравствуйте!
- Здравствуй, Грег. Я вижу, у тебя все неплохо. Ты сейчас где?
- Я на курорте, как вы и советовали. На Пандоре.
- Отлично! И как тебе отдыхается?
- Великолепно! Тут, оказывается, столько всего интересного!
- Я же говорил тебе! Ты познакомился с кем-нибудь?
- Познакомился. И вроде бы даже сблизился.
- Это замечательно, Грег, мой мальчик! Если вы понимаете друг друга, то я счастлив.
- Да вы его знаете, Лео. Это Поль Гнедых.

Тяжелый случай, подумал Горбовский, опускаясь на диван. То-то помещение, в котором находился Грег, показалось ему знакомым. Это же База на Пандоре! Неужели Грег и Поль настолько уже сблизились, что живут вместе? И еще Лео заметил, что Грег ни разу не спросил о Рудольфе. И всего-то надо было сменить обстановку.

Но Поль, бедненький Полли, вечно мающийся несчастной любовью! Тоже боялся счастья и всегда искал заведомо проигрышный вариант. Даже придумал себе теорию, что несчастная любовь гораздо полезнее счастливой, и сколько Лео ни пытался убедить его в обратном… Но у Грега как-то получилось отыскать тропку к его сердцу. Самое интересное, что Поль – это именно то, что советовала Грегу программа, разработанная Комовым и Горбовским. Совпадение, случайное или неслучайное. Но у них все только начинается, и это не значит, что в дальнейшем у них все будет безоблачно, да и никто не знает, сколько это продлится. Пусть даже недолго, зато Грег наконец получит опыт полноценных отношений.

- Да, я действительно знаю Поля. Думаю, он тебе подойдет, по крайней мере, на данном этапе. С ним ты точно скучать не будешь.
- Да, мне очень хорошо с Полли. Знаете, что я решил? Я остаюсь здесь, на Пандоре. Только подам рапорт в КОМКОН и сдам дела.
- Вот и хорошо! Знаешь, Грег, если тебе понадобится мой совет, звони в любое время. И передавай привет Полю.
- Обязательно передам! Полли, подожди немного, я уже иду! Кстати, привет тебе от Леонида!
- Спасибо! – Горбовский услышал веселый голос Поля. – Грег, ты скоро там? А то… хм… шампанское греется!

Поль был аккуратно подстрижен и даже побрит, и улыбался во весь рот.

- Спасибо вам, Леонид Андреевич, это же вы прислали ко мне Грега?

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, G - PG-13, Странник\Умник, Алика Сплюшка, Горбовский\Камилл, Поль Гнедых\Грег

---

[Sidemoon]

Полдень
Люди... люди...

Пейринг: Поль Гнедых/Грег
Размер: миди
Жанр: немного драмы, немного юмора...
Рейтинг: NC-17
Отказ: подтверждаю.

Алике Сплюшке, без которой не было бы ни идеи, ни дерева, ни Поля, как я его увидела. Спасибо.




- Джек, скажи мне, что среди свежеприбывших охотников есть тот, чья профессия повар-наладчик. Если я еще день погляжу на то, что наша кибер-кухня выдает за суп, я… я… разнесу нашу Базу, как стадо бешеных тахоргов!

Джек Робинзон, заместитель Поля Гнедых, директора Базы на Пандоре, изобразил на лице подобающее случаю сочувствие. Последние три дня они вынуждены были выбрасывать из тарелок нечто не совсем удобоваримое, переваренное, пережаренное и пересоленное. Зато все с радостью начали играть в древних предков. Готовили на костре мясо и овощи, но хотелось разнообразия.

- Нет, видимо тебе придется все же отправлять запрос…
- Эх, а я так хотел изобразить древнего князя… Я бы собирал с повара дани и подати в виде подневольного труда, я бы шантажировал его возможностью выхода в Лес, я бы не давал ему егеря, пока он не починил бы нашу кухню! А если к нам приедут по запросу, – какие уж поборы… Джек, - голос Поля стал совсем просительным, - ну, может быть, хоть связист есть среди этой группы? Я бы заставил его расширить возможности нашего нуль-передатчика!

Джек отрицательно покачал головой и вдумчиво сказал:
- Зато среди свежеприбывших есть художник, и ты можешь заставить писать твой портрет в натуральную величину в короне и на лошади.
- Зачем лошадь? На тахорге! Нет, на ракопауке! – Поль радостно пробежал по кабинету, но сразу сник, - не нужен мне портрет… Мне нужна хорошая котлета и хочется передатчик, который сможет показывать голографические снимки. Придется все же идти на поклон к специалистам с Земли. И это они будут шантажировать меня, требовать внеплановых выходов в Лес и набальзамированные чучела тахоргов…

Поль вздохнул, помолчал и грустно произнес:
- Никому в наше время не нужны начальники… Всем нужен специалист-повар, специалист-связист, специалист-киберналадчик… Начальник – это анахронизм. Джек, тебе нравится общаться с живым анахронизмом?
- Не очень, но лучше общаться с этим анахронизмом, чем быть им. – Робинзон, фыркнув, перехватил демонстративно обиженный взгляд. - Знаешь, вот что странно… К нам прогрессор прилетел... Они же никогда не прилетали раньше сюда. Охота, оружие – этого всего у них в избытке на ТЕХ планетах. Я слышал, что они вообще оружие не любят… после всех своих дел.
- Прогрессор? – Поль взял с захламленного стола кристаллозапись со свежими орбитальными снимками Леса. – Прогрессоры, Джек, абсолютно бесполезная в хозяйстве вещь. Еще бесполезнее начальника.
- Хуже. Они еще и… знаешь, мне он не нравится. – Джек наморщил лоб. – Я как представлю, что он мог делать оружием… Прогрессоры, они не на охоту ездят в те самые миры.
- Да ладно тебе, - Поль отмахнулся, - нормальные ребята. Мало ли…


«Мало ли…» повторил он вечером следующего дня, когда мимо него к столовой прошел худой парень с короткими светлыми волосами. Резко очерченные скулы, глаза с каким-то необычным выражением, четкий очерк губ… Поль замер. И мысленно чертыхнулся.
- Кто это? – Невежливо оборвал он Робинзона, который жаловался, что Лес опять изменился и пора организовывать новую воздушную картографическую экспедицию.
- Где? – Джек оглянулся.
- Ну, вот тот блондин в черной футболке.
- А, так это тот самый прогрессор. Он попросил себе самый дальний коттедж, заперся там и пока ни словом не обмолвился об охоте. А что?
- Ничего. Так.

Еще через день, с пролетавшего мимо корабля, на Пандору с кратким визитом прибыл повар. Через четыре часа восторженные обитатели Базы поглощали отменно вкусную солянку и наперебой пытались вручить специалисту черепа тахоргов, клешни ракопауков и прочие охотничьи трофеи, но повар вежливо благодарила и отказывалась, смеясь, от особо настойчивых подношений.

Прогрессор вышел только тогда, когда все насытились и в столовой никого не осталось. Поль видел, как он быстро поел и опять исчез в своем коттедже, который держал закрытым, затемнив окна. Поль вздохнул.

***
Начальник и его заместитель загорали у большого бассейна, расслабляясь под закатным солнцем Пандоры.
Мысли Поля крутились вокруг прогрессора, как и все последние дни.

- Джек, слушай… Как думаешь, почему тот парень, прогрессор, от нас прячется? Из дома не выходит почти, ждет, когда в столовой не будет никого, только тогда выходит поесть… И вообще, смысл лететь на охотничий курорт, если не собираешься охотиться?
- Не знаю, – равнодушно ответил Джек и перевернулся на живот. – Этот парень мне по-прежнему не нравится. Ты видел, какие у него глаза? Как у полярного волка. И я не только оттенок сейчас имею в виду.
- Глаза у него необыкновенные, это ты хорошо подметил... Только они… если и волчьи, то… слушай, вот мне упорно кажется, что парню этому плохо, как волку в капкане… У него взгляд человека, который… вот черт… он как будто не реагирует ни на что… Мертвые глаза…
- Он прогрессор, Поль. Они все не нормальные. Не лезь ты к нему. - Джек лениво почесал пятку о пятку.- Плохо ли ему, хорошо ли, у него друзья есть. А если помощь ему понадобится, то пусть к специалистам идет. Мы ему чем помочь сможем?
- Черт, Джек, но зачем-то он прилетел сюда! Кстати… Я залез в файлы, его Грег зовут.
- Поль, любопытство кошку сгубило. Я вообще не понимаю, что тебе до него за дело? Сидит человек в своем доме, не лезет ни к кому. Ну и ты к нему не приставай. От него ж не просто холодом тянет… Я с ним тут в столовой столкнулся, поздоровался… он так глянул, что… а уж его «здравствуйте» как… Я с соседским ужом в банке и то приветливее здороваюсь…

Поль закрыл глаза. Джек говорил все совершенно правильно… Он уже три раза «случайно» встретился с Грегом. Один раз в столовой и два раза на пути к ней. Результатом стало понимание, что это Полю интересно было бы пообщаться с таинственным гостем, а вот гость ни малейшего интереса к хозяевам проявлять не собирается. Но тяга к нему от этого, почему-то, пропадать не собиралась.
Но все же, что-то с этим Грегом не в порядке. Он же как… не живой. Не реагирует ни на что, и вообще… Как там у других прогрессоров, это неизвестно, а вот у этого конкретного Грега – явно беда, и не маленькая. Друзья, специалисты – это все, конечно, хорошо, но иногда… иногда человеку нужнее участие постороннего, а не близкого. Вот только как дать ему понять, что он, Поль, с радостью готов с ним… пообщаться?

Прошло еще три дня, и Поль с грустью признал, что он имеет все шансы и дальше развивать свою замечательную теорию о полезности неразделенной любви, потому что Грег не позволял приблизиться к себе ни в одном из смыслов этого слова. Физически – он продолжал прятаться, психологически – обдавать всех встречных тусклым взглядом глаз цвета темного серебра, так что с его пути убирались даже самые говорливые и приставучие охотники, которые с радостью готовы были хвалиться своими трофеями перед каждым новичком. Кроме Грега.

А потом у Поля не осталось выхода.

- Грег, простите, но вы очень нужны, можно мне вас побеспокоить? – Поль встал на пороге комнаты, откуда веяло кондиционированной прохладой.
- Входите. Вы начальник Базы - Поль?
Поль вздохнул. Голос его собеседника звучал не радостно и не грустно. Таким голосом сообщают информацию механические системы. Без эмоций, без чувств, без приглашения к диалогу. С обладателем такого голоса трудно говорить. Таким голосом вежливо дают понять, что вам здесь не рады. Но деваться некуда.
- Да, я - Поль. Можно попросить вас помочь? – Он поморгал, привыкая к полумраку.
- Разумеется. Что случилось?
- Люди пропали. Муж с женой, они гуляли недалеко от Защитного периметра и явно не собирались выходить за него. А потом… не знаю, что с ними случилось, но они внезапно ушли в Лес. Без снаряжения, без подготовки, без маячков-пеленгаторов! Камеры и датчики не зафиксировали ничего странного, они просто вдруг повернулись и пошли сквозь барьер! – Поль стукнул кулаком о ладонь. – Как назло на Базе нет ни одного егеря! Все ушли с туристами и охотниками. Мне идти одному нельзя. В Лес нельзя заходить без подстраховки даже опытным егерям. Вы же прогрессор?
- Да.
- Тогда вы должны быть тренированы и уметь обращаться с оружием. Я прошу вас идти со мной. Сейчас. Немедленно. Счет идет на минуты. – Поль мысленно уже видел погибающих в Лесу людей.
- Да. Пошли.

На ходу Поль торопливо пытался объяснить правила поведения в Лесу. Во что нужно стрелять и чего можно не боятся. Грег внимательно слушал, а потом спросил:
- Кроме людей, там есть что-то, во что НЕЛЬЗЯ целиться?
- Да вобщем-то нет… - Растерянно произнес Поль.
- Значит все просто, – по губам скользнула странная, какая-то хищная усмешка. – Я буду стрелять во все, что шевелится.
- Ты… А если люди…
- Я отличу. Не волнуйся.
- Ладно… и в насекомых тоже стреляй. Они особенно опасны. Мы их из оружия вроде старинных огнеметов сжигаем. – Поль закрепил переход «на ты» кивком.
- Понял.


Они остановились метрах в десяти от барьера. Кибер-следопыт крутился, «вынюхивая» след, а Поль краем глаза наблюдал за напарником. Грег не производил впечатления «новичка», которому интересны окружающие виды. Он точно «сканировал» пространство, причем делал это, автоматически повернувшись спиной к Полю – явно старался охватить его «слепую зону».

- Для тебя это привычно? Так прикрывать чужую спину? – Поль глянул через плечо.
- Это было одной из моих профессиональных обязанностей. Там.

Голоса звучали глухо из-за респираторов, но Полю это было по душе. Можно было представить, что это респиратор делает его собеседника холодно-равнодушным.

Серебристая ткань легкого защитного костюма, прозрачный щиток маски… Полю казалось, что рядом стоит один из древних рыцарей. «Стащить бы с тебя твои ледяные латы и пальцем потыкать… Или... - Додумать он не успел. Характерный гул огнемета, а Грег уже стоит на несколько шагов в стороне. – Это… это… с какой же скоростью он двигается?»
Поль растерянно глядел на «рыцаря»: отцепить от пояса трубку распылителя, развернуться, пройти на… пять шагов – и все так быстро, что глаз не зафиксировал движения, пока Грег не остановился.

- Жуки или мухи. Ты сказал, насекомые опасны.
Поль осторожно кивнул:
- Их надо было подпустить… ближе… дальность выстрела…
- Я перенастроил на максимальную. Взломал блок ограничителя. Это эффективнее. – Грег приподнял брови, обозначив незаданный вопрос.
- Техника безопасности обращения с таким оружием…
- А что надо было делать по правилам техники безопасности?
- Подпустить ближе и вместе…
- Ясно, – Грег коротко кивнул. – Рассчитано на неумех, чтоб своих не зацепить. Я снял блокировку со всего, что ты мне выдал. Как ты можешь понять, я попадаю, куда целюсь, а не куда… повезет.

Тонкий писк «следопыта» дал понять, что след найден. Грег жестом предложил Полю идти вперед.
- Знаешь, здесь НЕ НАСТОЛЬКО опасно… - Поль покачал головой.
Серые глаза немного прищурились:
- Предлагаешь просто прогуляться?
- Не плохо бы… - Поль хмыкнул и легко побежал за кибером.

Уже через пять минут они вышли на крошечную полянку, в центре которой стояло невысокое деревце. Под ним лежали раздетые мужчина и женщина, а по ним скользили, почти оплетая… ветки? Щупальца? От этих касаний мужчина постанывал, женщина извивалась, и было очевидно, что они получают огромное удовольствие от происходящего.

- Это что? – Грег спокойно кивнул в сторону дерева.
- Вот значит в чем дело! – Поль принужденно улыбнулся. – Не знал, что в окрестностях Базы есть подобные… монстры. Это дерево приманивает к себе запахом, заливает жертву снаружи и… гм… внутри… своим соком, после чего животное превращается точно в такое же дерево. У нас уже был похожий случай, того парня, моего друга, пришлось отправлять на Землю. Но там вылечили его быстро.
- Думаешь, ветер донес запах до Базы и люди пошли на него?
- Скорее всего, так и есть…
- Значит, им повезло, – Грег достал нож. – Их не съели. Они живы и даже будут здоровы.
Он крепко взялся за ветку, которая уходила между ног женщины, и одним взмахом отсек ее. Древо затрепетало, покрывавшие его цветы начали сворачивать лепестки, ветки отодвинулись от людей и прижались к стволу.
- Возможно, это не совсем дерево… - Поль разворачивал носилки и укреплял их на киберов, которых они взяли с собой как раз для такого случая. – Надо попробовать сжечь его из огнемета.

Грег кивнул. Он подхватил женщину на руки, уложил ее и зарастил края носилок, которые образовали полностью герметичный кокон с замкнутой воздушной циркуляцией. Поль тихо вздохнул – в жилистом теле прогрессора явно скрывалась недюжинная сила. Когда он подошел к мужчине, чей живот был забрызган не только древесным соком, но и спермой, Поль невольно смутился. А лицо Грега так и осталось непроницаемо спокойным.
- Тебе не… не?… - Поль заговорил раньше, чем успел сформулировать свой вопрос.
- Мне – что? – Грег вытащил из медпакета салфетку и вытер «пострадавшему» живот.
- Тебя это не… не…
Грег на миг вскинул на него глаза и улыбнулся. Холодной улыбкой, не затронувшей глаз.
- Нет. Мне – «не». «Нет» – на любой смысл твоего вопроса. Я вытирал биологические жидкости куда более… - Он запнулся.
Поль неловко отвел глаза и начал настраивать свой огнемет на нужный режим.

Всю обратную дорогу они молчали. Поль ругал себя, что опять он все испортил. Они же только вот начали разговор, а теперь… Вот почему всех людей встреча с симпатичным человеком заставляет проявлять свои лучшие качества, а он превращается в полнейшего идиота? С Ириной он не придумал ничего лучшего, как начать заикаться, а с Грегом… Ну зачем он, бедный Либер Полли, сначала говорит, а потом – думает?!
«Какая-то странная у меня реакция на красоту, - грустно вывел для себя Поль, - не нормальная… Может, я анахронизм не только по работе, но и по жизни? Надо отдать себя на опыты Капитану… Хотя и ему будет не интересен ходячий атавизм… Никому-то я не нужен… Бедный ты, бедный, глупый Либер Полли…»

Как только они доставили людей в медпункт, Грег сложил на стол оружие, ушел к себе в дом и плотно закрыл дверь.
Поль в очередной раз тяжело вздохнул.


Маялся Поль до самой ночи. Он залез в файлы и узнал, что Грег заказал себе место в корабле, который должен улетать через две недели. Хорошо еще, что он не решил улететь прямо сегодня на медицинском транспорте, утешал себя Поль на пути к коттеджу Грега. И вообще, если он решился испортить о себе всякое мнение, то сделать это нужно последовательно и до конца. И потом, что он теряет? В худшем случае прогрессор уедет, как Ирина, и забудет про него. А вдруг получится разговориться?

- Извини, что я тебя беспокою, - Поль обратился к силуэту в кресле. И что за радость сидеть в темноте? – Ты не хочешь завтра сходить еще раз в Лес? Я не уверен, что сжег то дерево до конца… и… подумал…

Черт! Решимость Поля кончилась очень не вовремя, но обращаться к практически невидимому собеседнику, который наверняка потешается над неуклюжими попытками с ним подружиться – это вам не так-то просто! Это не Вальтера в крапиву загонять!

Поль развернулся, готовый позорно сбежать, но Грег ответил:
- Я схожу завтра с тобой. Надо быть уверенным, что история не… повторится.
- Да, правильно, – Поль облегченно перевел дух. От невидимого собеседника донеслось бульканье. - Кстати, у нас тут из местных ягод делают необыкновенный сок. Ты его сейчас пьешь?
Черт, да что же он никак не может придумать что-нибудь умное?! Грег уже наверняка занес его в непроходимые идиоты, которого и в начальники-то выпихнули только потому, что ни на что дельное он не способен!
- Нет, Поль. Я пью спирт. И запиваю его коньяком.

Поль поперхнулся. ТАКОЙ коктейль он себе слабо представлял. Даже ровно-равнодушный голос как-то отошел на второй план.
- Это вкусно? – Поль сделал шаг вперед.
- Это полезно.
Поль начал понимать, почему слова собеседника звучат так чеканно-четко. Он просто вдрызг пьян и вынужден контролировать их звучание, вот и все.
- Полезно для чего? – Поль шагнул еще раз.
- Для памяти. Точнее, для ее отсутствия.
- Помогает?
- Не очень. Но лучше так, чем…
Поль поздравил себя – сделав очередной шаг, он оказался у низкого столика, рядом с которым и сидел Грег. И его, Поля, еще даже не попросили удалиться!
- Можно, я тоже попробую? Вдруг мне однажды понадобится что-нибудь забыть, так я воспользуюсь твоим рецептом…

Повисла тишина. Поль заставил себя дышать ровно и спокойно. «Я просто так… ничего особенного… я не собираюсь тебе мешать… просто посидеть…» - как заклинание твердил он про себя.

- Садись, – прозвучало из темноты с тихим смешком. – Не могу больше один… как будто уже в могиле…

Поль поздравил себя с маленьким успехом. Дойти до кресла и быть приглашенным к распитию необыкновенных коктейлей … ну, может и не то, чтобы особо… но можно назвать почти… приятельством. Неплохо, в общем.

После первых же глотков глаза начали слезиться, горло горело, а легкие разрывал кашель.
- Я, пожалуй, коньяком ограничусь, - выдавил из себя Поль кое-как.
- Конечно, - тихо прозвучало из темноты. – Не думаю, что когда-нибудь тебе понадобится… мой рецепт…
- Надеюсь, - от души согласился Поль. – Слушай, а чего ты все тут сидишь? Хочешь, я тебя на охоту отведу? У нас же охотничий курорт, а ты вот… непонятно зачем прилетел… ну, раз в Лес не просишься…
Опять повисла тишина. Черт, черт, да с тобой разговаривать – как по льду ходить! Никогда не знаешь, чем все кончится!

Грег молчал. В сущности, у него был очень маленький выбор. Выставить ночного визитера или вести с ним нормальный разговор.
Одиночество стало нестерпимым. Смерть не так страшна, как пустота, которая воцарилась в его жизни в эти последние дни. Ненужность никому, даже себе самому, оказалась пыткой страшнее всех прочих.
Люди мелькали вокруг, не в силах пробиться сквозь возведенный ледяной барьер. Смерть казалась все привлекательнее, но – надо было сдать дела. Нехорошо подводить товарищей.
Поль оказался… последним подарком? От него веяло симпатией и неназойливым дружелюбием. Смешливый, открытый взгляд карих глаз, немного вьющиеся темные волосы, густой загар… Поль был… солнечным. В темной, холодной комнате, рядом с ним, он казался... Господи, которого нет, Поль был просто нормальным человеком, который делился своим теплом щедро и от всей души даже с тем, кто не имел права согреваться в нем. Но оттолкнуть, отказаться – сил не оставалось… И Грег сдался, откинулся в кресле, закурил и позволил Полю держать линию беседы…

Поль пил и смеялся, говорил о Лесе и о Базе, перемежал рассказ случайными вопросами и Грег постепенно раскрывался… Расслаблялся… Позволял себе… довериться?...

Поль тихо ужасался коротким ответам прогрессора. Он медленно, но верно складывал картинку чужой жизни – из неровных слов, из оборванных фраз, из случайных обмолвок… Ужасался и – радовался, что Грег пьян и потому хоть немножко пускает в свою застывшую душу…
Грег говорил об одиночестве, которое не понятно никому… Потому что как бы сильно он не нуждался, кто согласиться приблизиться к тому чудовищу, которым он стал… Ведь единственный друг – отказался от него…. И кто бы осудил его?...

Поль тряхнул головой, поставил пустой бокал на стол:
- Вот даже если сейчас все совсем плохо, - начал он, - это не значит, что ты будешь всегда вот... таким… одним… одиноким…Ты вернешься на Землю, у тебя появятся новые друзья… Ты не будешь сидеть взаперти своего дома и ты обязательно, однажды… обязательно… найдешь людей, которые будут тебя любить и уважать!

- Уважать? – Донесся тихий вздох из темноты. - Ты не понимаешь. Меня будут уважать, лишь пока не знают – меня. Пока они думают, что я такой же, как они. Пока я притворяюсь, пока не позволяю заглянуть в ту помойку, которая называется моей душой.
- Так не бывает, Грег, – Поль собрался, отодвинул от себя алкогольный дурман, ведь разговор пришел к чему-то очень важному. – Так – не бывает. Люди не могут презирать тебя. Я тебя не презираю и…
- Не презираешь? – Прервал Поля тихий голос. – А что ты знаешь обо мне, что так поспешно судишь о своем умении принять? Я скажу тебе. Когда я вернусь на Гиганду, я пойду в бордель, где трахну первую же шлюху.
- Шлюху? Трахну? – Поль судорожно пытался вспомнить уроки истории. Таких терминов он не помнил.
Грег хохотнул – зло и невесело:
- Ты и слов-то таких не знаешь… Я тебе объясню. И ты подумаешь, насколько заслуживает уважения твой нынешний собеседник.

Грег рассказывал о шлюхах и о том, что секс можно покупать. Он не щадил себя, зло рисуя самую неприглядную картину, а потом закончил:
- За свою дерьмовую работу я получу самую дерьмовую из наград – сдохнуть не девственником. Потому что как только я выйду из борделя, я вышибу себе мозги в первой же подворотне. И никого не заставлю мучиться дерьмовой проблемой, как дать мне понять, что я противен любому нормальному человеческому существу, рядом с которым оказался. А теперь, Поль, вали отсюда и не пытайся сказать, что ты не испытываешь отвращения. Будь честен. Хоть это я, надеюсь, заслужил.

Поль поднялся. Постоял. Было почти не важно, ЧТО говорил Грег. Было важно, КАК он это говорил. Человек не заслуживает боли сверх того, что может вынести. А Грег достиг дна отчаяния и не видел из него выхода. Но ведь все было так просто…

«Хорошо, что я напился. Трезвому мне бы решимости не хватило. Наверное... А может и нет…»
Шагнул, преодолевая тяжелый поток чужого отчаяния…
Запустил руку в короткие светлые пряди.
Дернул, заставив запрокинуть голову.
И накрыл чужие губы - своими.
Горький вкус коньяка, горький вкус дыма…
Горькие, твердые, прохладные губы под его губами… Застывшие плечи под ладонями...
Горький лед чужой боли.
«Пусти… разреши… доверься мне… доверься…»
И губы разомкнулись, выпуская прерывистый вздох:
- Поль…
Поль чуть отстранился:
- Как я мог доказать, что ты не противен? И что имеешь право на большее, чем секс с той, кто и имени твоего не спросит? Которой ты не нужен? Которой вообще нет до тебя дела?

Холод, весь ты – горький лед стылой брони…
- Жалость – еще хуже. Уходи.
Грег уже уперся ладонью Полю в плечо, собираясь откинуть его, но тот неожиданно улыбнулся:
- Подожди… Не жалость, нет…

Поль торопливо пытался придумать, о чем можно сказать, чтобы…
«Сказать о любви, о дружбе, о симпатии – все поймет не так! Не поверит… Думай, думай, Либер Полли, не зря же в интернате ты считался самым хитроумным! Как можно вручить подарок, если его боятся принять?»
- Грег, мы ж с тобой в одинаковом положении. Нет, друзья у меня, конечно, есть, но любви… Мне давно не двадцать лет, я точно такой же девственник, как и ты, и я тоже хочу… - «вот черт!» - трахнуться…

Поль закусил губу.
Нельзя отвести взгляда, нельзя ни вздохом выдать себя!
Врать – плохо, плохо!, но – врет ли он сейчас? Если говорит – половину правды? Ведь ему – правда! - хочется чувствовать близость этого сильного, гибкого тела… Только можно не говорить, ЧЕМ вызвано это желание…
Не жалость, не любовь – обмен. Странно меняться – сексом, странно прятать – чувства, но… если выбран человек, с которым нельзя действовать прямо – надо радоваться, что хватает фантазии выбрать кривой путь. Не всегда кратчайшее расстояние между точками прямая линия, а в любых доспехах найдется слабое место, главное – найти, не лезть впрямую…

- Поль, ты не нормальный? – Грег усмехнулся. – Соображаешь, о чем говоришь? Ты здорово напился и тебе сейчас… море по колено. Иди домой, ложись спать и не… пытайся геройствовать в ущерб себе. Мне это не поможет, а тебе навредит.

- Кто геройствует? Я? – «Осторожно, Полли, выпил ты и впрямь много… тихо, медленно… не я тебе услугу делаю, а ты мне… не ты меня просишь – я тебя прошу», - Грег, да, я не нормальный. Подумай сам… Если бы я был влюблен в кого-нибудь, мне бы и в голову не пришло с тобой о таком… заговаривать. Но и мне тяжело без… Мне повезло, что я тебя встретил, что ты в такой же ситуации, как я… Если ты не согласишься, кого я еще смогу о таком попросить?

Грег сжал пальцами переносицу, потер глаза.
Поль затаил дыхание. Давай же, черт тебя возьми, решайся!

- Хорошо. Давай обсудим это завтра, на трезвую голову.
- Договорились. - Поль улыбнулся, мысленно переводя дух. Стометровый заплыв выигран!

Он уже закрывал за собой дверь, когда услышал негромкое:
- Я пойму, если ты передумаешь.

Он не стал отвечать.


А на следующий день Грег не вышел за завтраком. И за обедом. Поль начал нервничать.

- Грег, ты в Лес голодным пойдешь? – Поль опять временно ослеп, войдя с яркого солнечного света в полутьму комнаты.
- В Лес? – Грег поднял с подушки голову.
- Ты еще спишь?! Я тебя жду, значит…
- Я не хотел давить на тебя своим присутствием, Поль. Специально не выходил, чтобы не маячить перед глазами.

Поль вздохнул. Нет, он, конечно, чувствовал, что легко не будет, но и такого упрямства он не ожидал.
- В общем, пообедаешь потом, сначала сходим в Лес. Наше деревце нас заждалось.

Всю дорогу Грег молчал. Молчал, когда они заливали огнем ствол дерева, пока он не рассыпался головешками. Молчал на обратном пути.

Перед самым Барьером Поль обернулся, стянул респиратор:
- У меня для тебя два слова, приятное и нет. Тебе с какого начать?
- С приятного, - Грег тоже снял маску и усмехнулся. – За него можно быстро сказать «спасибо», не вдаваясь в долгие споры.
Поль кивнул:
- Сколько я живу на Пандоре, Грег, мне никогда не было в Лесу так спокойно, как когда ты шел за моей спиной.
- Спасибо, – серые глаза иронично блеснули.
- И при этом ты хам, наглый, эгоистичный и бесчувственный.
- Почему? – Грег немного склонил голову к плечу.
- Потому что решил на меня одного взвалить все первые шаги, слова и все такое прочее. Мы вчера говорили?
- Говорили.
- Вот-вот, а ты сейчас кибера изображаешь? Можешь хоть из вежливости мне поулыбаться, чтобы я не чувствовал себя… себя…
- Хамом? – Вежливо подсказал Грег.

Поль несколько секунд молчал, а потом начал хохотать.
- Ох… два придурка… - кое-как произнес он сквозь смех.
- Точно, – Грег тоже коротко рассмеялся.
- Ну и напились мы вчера…
- Ты напился, - уточняюще сказал Грег. – Я был пьян в меньшей степени, хоть и выпил больше.
- Ладно-ладно, трезвенник, иди прячься в свою берлогу, я к тебе приду обедать.
- Какая у тебя интересная манера предлагать…
- Предлагать? – Поль нахально усмехнулся. – Предлагал я вчера. И ты согласился на мое предложение, так что сегодня я имею право настаивать.

Грег опустил глаза, но Полю показалось, что прячет он – благодарность.



- Как тебе наш Лес? – Поль утащил с тарелки последнюю виноградину, стянул с кровати подушку и удобно устроился на ковре.

Весь этот обед они обменивались едва ли не междометиями. Нарастающее нервное напряжение не давало Полю есть, не давало расслабиться, не давало спокойно… Как по спирали поднимаешься – голос, взгляд, жест, - и под всем этим: «Будет. Скоро. Вот-вот. Сейчас. Как – сейчас? Будет? Уже? Скоро?»
Но и молчать, играя с этой статуей в затаенные переглядки… Как ребенок. Черт!
Поль хмыкнул.

- Нормальный. – Грег тоже сполз на пол и прислонился к креслу спиной.
- Ну и нормально тогда… Я тут принес… - На свет была извлечена бутылка коньяка. – Хочешь?
- Нет. – Она перекочевала из рук в руки и исчезла под столом. – Нет, Поль… Раз мы с тобой, то… не как ТАМ, а… Здесь. По-настоящему.
- Конечно… - Поль дотянулся, накрыл ладонь ладонью, сглотнул нервно. – Только не изображай кибера-хама, договорились?

Грег кивнул. Вздохнул. Наклонился над Полем – лицом к лицу.
Поль провел кончиками пальцев ему по щеке – не заметная щетина кольнула слегка. Сердце начало частить, дыхание сбиваться…
«Он же еще не дотронулся, а я уже… »
«Неужели он может хотеть - меня? Или ему нужен только секс и не важно – с кем? Нет, он же смотрит, видит, не пытается закрыть глаза – он сейчас со мной. Полностью – со мной. Поль…Только не закрывай глаз…»

Поль взял узкую ладонь, положил себе на пах:
- Понял? – Вставший член дернулся под тонкой тканью, от усилившегося возбуждения потемнело в глазах, Поль едва не застонал. - Если сейчас… будешь… тормозить и сомневаться… я…

Грег сдвинул руку, вытянул из-под пояса штанов футболку, легко провел по животу… по груди… осторожно сжал сосок – Поль резко втянул воздух, выгнулся навстречу, старясь прижаться сильнее – а серые глаза не отрывались от его глаз, держали.
- Кажется, - Грег почти коснулся губами губ, и дыхание обжигало жарче поцелуя, дразнящей, неуловимой лаской, - долгие прелюдии не для нас… не сейчас…
Поль прижался к этим губам – жадно, торопливо, - рванул вверх футболку и Грег вскинул руки, помогая.
Гладкие плечи, едва заметные волоски на груди – ладони Поля прикипели к прохладной, фарфорово-белой коже.
Грег его обнял, перекатился, заставил нависнуть над собой…
Футболка, штаны слетают: и всем телом - ощутить…
Прикосновения – ожогами - торопят, лишают рассудка…
Поль лег, накрыл собой, дрожь волной прокатилась по сомкнувшимся телам.

Грег вцепился губами в губы – зло, настойчиво… Поль ответил на поцелуй – жарко, откровенно…

Какой ты?... Какой ты без своего ледяного панциря?... Без застарелой боли?... Гибкий, хищный рыцарь… Хочу тебя… без доспехов…

Поль протянул руку к валяющимся рядом штанам, достал прихваченный из аптечки тюбик. Грег глянул потемневшими глазами, развел ноги, подтянул колени к груди:
- Давай.

Поль размазывал гель по своему члену, одновременно с жадным ошалением рассматривая Грега.
Бледная, тонкая кожа на подрагивающем члене…
Шелковисто-бархатная головка с выступившей прозрачной каплей…
Тонкие колечки светлых волосков…
Тугая, уже подтянувшаяся мошонка…
Бледно-розовое сомкнутое кольцо мышц…

Поль закрыл глаза, втянул воздух глубоким вздохом…
- Черт!... Я…
Грег рванул его за локоть, уложил на себя, обхватил ногами за пояс:
- Давай!
- Подожди, надо тебя…
- К черту! Не надо, я и так смогу!

Поль просунул руку, размазал оставшийся на пальцах гель по запульсировавшим от прикосновения мышцам, надавил, чуть просунул кончики двух пальцев внутрь…

Грег вздрогнул под ним, выдохнул стоном:
- Поль!...

Обхватить пальцами свой член, приставить, нажать…
Грег зажмурился, запрокинул голову, задышал ровно, спокойно и Поль легко скользнул внутрь… Замер… С трудом удержался, чтобы не ворваться сразу как можно глубже…
На бедра легли ладони, отодвинули чуть-чуть и сразу потянули назад… Поль подчинялся этим рукам, изнывая от необходимой неторопливости…

Еще немного, еще… Поль стиснул зубы – хотелось отпустить себя, отдаться своим ощущениям, потерять голову – нельзя!...
Прижался щекой к виску, прерывисто шепнул:
- По… подожди… А то я не удержусь…
Грег нашарил его руку, потянул, прижал к своему члену, шепнул в ответ:
- Давай. Так, как ты хочешь.

Поля тряхнуло. От этих слов, от шепота, от самой возможности, а Грег вцепился ему в бедра, рванул на себя, насадился до упора – Поль выгнулся, застонал сквозь зубы от острого, пронзительного удовольствия…
Выпрямиться, взяться за бедро, за член – и двигаться, двигаться в жарком угаре, сквозь который видны только распахнутые серебряные глаза, которые держатся за его взгляд…

Движение за движением: ритмично, сильно, глубоко – и сцепить зубы, чтобы не сказать то, что будет ошибкой…

- Поль!...
Грег застонал, мышцы напряглись, он замер перед подступившим пиком и – вздрогнул всем телом, еще и еще… Поль увидел, как на его пальцы выталкиваются светлые капли, а потом в глазах потемнело – и его скрутило жаркой тьмой наслаждения…


Грег лежал, чувствуя, как пропал из души огромный застывший ком… Что-то расслабилось внутри, отпустило, позволило дышать свободнее…
«Спасибо тебе, Господи, которого нет… Теперь мне будет проще умереть, думая о том, что есть… Поль... Что я не пойду в бордель… ведь там я не смогу найти и десятой доли того, что мне только что…»
Тягучие мысли прервал тихий, легкий голос:
- Странно…
- Что?... – Грег немного напрягся.
- Вот глядя на тебя, можно с уверенностью сказать, что лежать на тебе должно быть неудобно, худой ты и костлявый, а на практике – очень даже ничего…
Грег расслабился, хмыкнул, обнял Поля за плечи и привстал вместе с ним – взял с края стола сигареты и закурил.
Поль наблюдал, как красивые губы обхватывают фильтр… а потом выпускают вверх темную струйку дыма…
- Почему ты захотел… так?... – Поль опять заговорил раньше, чем успел продумать вопрос до конца.
- Что – так?...
- Ну… - Поль опять мысленно чертыхнулся, - чтобы я был сверху…
- Я не доверял себе. – Спокойно ответил Грег. – За последнее время я несколько разуверился в надежности своего самоконтроля. Не хотел тебе навредить, сорвавшись с катушек.
- А мне доверял? – Польщено моргнул Поль.
- А мне сложнее навредить. – Ухмыльнулся Грег. – И для этого нужно точно больше, чем потерявший от страсти голову… любовник.
Грег встал, направился в сторону ванной, а Поль растерянно пробормотал вслед:
- Хам. И нахал. И наглец. И вообще…

- Я, может, тоже хотел расслабиться и получать удовольствие! – Поль открыл душевую кабину и гневно воззрился на покрытого пеной прогрессора. – А ты…
- Расслабиться? Хорошо…
Поль оказался втянутым в кабинку и прежде чем он успел сказать еще хоть слово, по его телу уже осторожно скользили намыленные руки.

Грег рассматривал того, кто так неожиданно стал его... любовником…
По сравнению с ним, худым и жилистым, Поль, со своими рельефными мышцами, казался атлетом…

А Поль с затаенной, глубоко запрятанной радостью глядел в ожившие серые глаза.
«Я тебя еще улыбаться научу нормально!» - оптимистично пообещал он себе, прежде чем выкинуть из головы все постороннее и наслаждаться близостью потрясающе красивого мужчины… от прикосновений которого… опять…
Вот почему – так?... Чужие руки, а удовольствия о них больше, чем от своих?... Намного больше…
Руки гладили плечи... грудь... прошлись по бокам... по животу...
Мыльные пальцы скользнули ниже, огладили ствол… головку… мошонку…

Потом Грег протянул руку, передвинул рассекатель …
Поль наблюдал, как струи воды смывают с них пену, сбегают, очерчивая контуры…
Грег тронул губами плечо, проследил кончиком языка путь одной из струек…
Встал на колени и быстрым движением провел языком по вставшему члену. Поль вздрогнул... Он смотрел, как немного запрокинув голову, глядя на него, Грег обхватывает губами головку, а потом пропускает дальше в рот… отстраняется – и она, влажная, почти полностью выходит…
Язык коснулся уздечки и Поль тихо застонал… Грег не сводил с него глаз, качнулся вперед – и головка скользнула дальше, дальше – в горло – и опять назад…
Грег пропускал член между губами, держась за взгляд Поля…

Поль, замершим от возбуждения взглядом следил, как Грег немного пригибает его член и ведет языком по бороздке под головкой – заставляя стонать уже в голос…
Кончик языка между приоткрытыми губами – касается основания члена, у мошонки – и скользит вверх, медленно… медленно… губы раскрываются шире… впускают головку… и дальше… дальше… пока член не скрывается полностью… и медленно – назад…
Поль судорожно вцепился в гладкий пластик за спиной…
Грег все делал… напоказ, открыто… и Поля уже сносило от этой откровенной чувственности… Он наклонился, положил ладонь под светлый затылок – спросил взглядом разрешение… Грег немного прикрыл веки… Да…

Поль толкнулся бедрами вперед, притянул рукой голову… Вошел так глубоко, что губы Грега смяли темные, жесткие волоски, дотронулись до кожи под ними…
Дыхание вырывается короткими, резкими стонами… Мышцы каменеют от нарастающего удовольствия…
Чужие губы – скользят, скользят по стволу взад-вперед… головка зажата влажной мягкостью горла…
Пальцы дотронулись до мошонки, сжали осторожно…

И Поль содрогнулся… раз… и другой… выплескиваясь в чужой рот… слыша самым краем сознания низкий, горловой стон Грега…
Поль поморгал, фокусируя взгляд. Грег упирался лбом ему в бедро, рука двигалась между ног…
- По… подожди… - Кое-как выдохнул Поль. – Вставай…
Грег вскинул на него темные, почти черные глаза – Поль положил ладони ему на плечи, потянул вверх:
- Встань… давай…
Грег неуловимым движением поднялся и Поль опустился перед ним… взял в рот и хватило всего нескольких движений, чтобы над головой прозвучал глухой, долгий стон и в горло брызнула сперма.

Поль откачнулся назад, прислонился к стене:
- Все… Сегодня сплю у тебя, потому что до дома дойти я не в состоянии…
Грег сел напротив и расслабленно сказал:
- Хам. И нахал.
- Еще скажи, что я тебе мешать буду… - Поль состроил гримасу, которая, по его мнению, должна была говорить об оскорбленности в лучших чувствах, но у Грега вызвала лишь очередную ухмылку:
- Мешать? Обязательно будешь. - Ты будешь мешать моему одиночеству...

Поль гордо проигнорировал гнусные инсинуации.
Ну, на самом деле у него просто не было сил придумать что-нибудь… подходящее. А то, что Грег говорил все шутя – было очевидно.

***
Утром Грег проснулся удивительно бодрым. Во-первых, он уснул абсолютно трезвым. А во-вторых, ему не снились сны. Вообще. И это было очередным подарком судьбы, которая вдруг сжалилась над ним на исходе его дней. Силы бурлили и хотелось… делать хоть что-то, только не сидеть в тесноте домашних стен.
- Грег, мы сегодня на дирижабле отправляемся на съемку местности вокруг Базы. Работа не очень увлекательная, но… если хочешь, можешь составить компанию. – Поль лежал на боку, подперев голову рукой.
- Договорились. Погляжу на ваш Лес сверху. – Грег благодарно глянул на Поля, внесшего такое своевременное предложение.
- Да мало что можно увидеть сверху, на самом деле… Мы с камер данные будем снимать…
- Не важно.

Поль улыбнулся затаенно. Ну вот. Один человек, одна ночь – и другой человек уже похож на хомо сапиенса, а не на ледяную статую. Тоже мне… Снежная Королева… Король… выискался!

За умыванием Поль затеял маленькую игру «Проверка на прочность». Оба оказались сделаны из весьма нестойких материалов. Тем более что Поль в этот раз был твердо намерен «расслабиться и получить удовольствие», о чем честно и сообщил. Грег ухмыльнулся и это удовольствие обеспечил.

- Сюда идут. – Грег поднял с подушки голову.
- Кто? – Поль сел в кровати.
- Не знаю. Шаги слышу. Так… уже у двери…

В дверь постучали. Поль помедлил, подмигнул Грегу и громко ответил:
- Не входи, Джек. Иди к ангару, мы… я сейчас буду.

Грег иронично прищурился:
- Ушел. Жди шквала вопросов.
- А… - Беззаботно отмахнулся Поль. – Скажу, чтоб не спрашивал, да и все.

В дирижабле Поль ушел в кабину управления, оставив Джека с «новеньким» настраивать и отправлять портативные летающие камеры. Потом с них надо было «снимать» информацию, раскладывая новые снимки по квадратам и секторам.
Грег работал увлеченно, рассматривая виды Леса. Джек в основном молчал.
Во время полета на Базу они сели напротив друг друга.
- Я вам не нравлюсь. – Спокойно сказал Грег.
- Да. – Так же ровно ответил ему заместитель Поля.

Они кивнули друг другу, признавая обоюдную антипатию и вызванное ей нежелание общаться.
Грег тихо хмыкнул про себя, вспомнив Умника и его бредовое утверждение, что все люди готовы «дружить» с первым встречным. Можно просто признать существующую неприязнь и не лезть друг к другу, вот и все. Это же не исключает нормальной вежливости.

По приземлении Поль заявил, что в столовой никого не осталось, трапезничать один он не привык, но компания Джека надоела ему еще полгода назад. Поэтому он сейчас нагрузит кибера и придет к Грегу.
- То есть это ты меня в такой манере ставишь перед фактом совместного ужина? – Губы Грега изогнулись в саркастичной усмешке.
- Конечно. – Демонстративно удивленно ответил Поль. – Я еще домой зайду, а то после завтрака мне опять твоей бритвой придется пользоваться.

Грег осознал, что улыбается, когда ему в ответ весело улыбнулась попавшаяся на пути медсестра, молоденькая худенькая брюнетка, которая раньше только скомкано кивала и торопилась пробежать мимо. Он тихо, приглушенно засмеялся. Дома. Он был дома. Горбовский был прав, когда говорил ему о необходимости вырваться из привычного… круга. Только вот… Гиганда… Грег глубоко вздохнул. Нет. Он не желает портить себе остаток отпуска мыслями о работе. Он будет ждать Поля.

***
Под утро Поль проснулся от сдавленного стона.
Грег лежал, вытянувшись, напряженный как струна. Под закрытыми веками бегали глаза, ресницы дрожали… Он глухо, резко сказал что-то на непонятном языке, пальцы стиснули одеяло… Опять заговорил торопливо…
Поль тихонько тряхнул его за плечо:
- Эй… проснись…
Грег распахнул глаза и пару минут невидяще глядел в потолок.
- Кошмар?...
Грег не ответил, перевернулся на живот, сказал тускло:
- Трахни меня. Сейчас.

Поль растерянно моргнул:
- Что?...
- Поль. Пожалуйста. Без вопросов. Просто трахни.
- Ладно…

Поль коснулся губами плеча, провел рукой вдоль спины, по ягодицам, по бедру… Грег приподнялся на коленях, потребовал:
- Скорей.
- Ну, нет! – Шепотом возмутился Поль, тронув пальцами мягкий член. – Трахнуть я тебя с удовольствием согласен, но не так!
- Поль!..
- Или так, как я скажу, или… - Поль не стал заканчивать фразу, от этого чокнутого прогрессора можно было ожидать чего угодно! Еще выставит!
Потянул за бедро, опрокинул опять на спину, серьезно посмотрел в глаза:
- Доверься. Хорошо?
Грег помедлил, сглотнул… и кивнул.

Поль целовал и ласкал…
Шею, плечи, грудь… Губами, языком, пальцами…
Возбуждение нарастало, и тело Грега свидетельствовало, что и у него тоже. Член встал, взгляд потерял загнанное и одновременно злое выражение волка в капкане…
Поль спустился ниже, взял в рот, задал быстрый, жесткий ритм…
Грег низко застонал, запустил руку в темные пряди, потянул вверх:
- Поль!...
- Сейчас…

Поль быстро смазал себя, помог ему приподнять бедра выше и вошел одним сильным движением…. Поймал его руки, сомкнул пальцы на запястьях, прижал их к подушке и – глаза в глаза. «Смотри на меня, - мысленно требовал Поль, - только на меня… ты сейчас здесь, со мной…»
И Грег был «с ним», двигался навстречу, пока взгляд не расфокусировался в накатившем оргазме и тогда Поль отпустил и себя тоже…


Грег лежал, глядя на нависающего над ним Поля.
- Почему ты не захотел меня просто трахнуть, как я тебя просил?
- Однако вопрос… Ну… один из ответов… - Поль вздохнул. – Я хотел, чтобы ты не с кошмарами своими, а со мной любовью занимался...

Любовью...

И все встало на свои места.
Тихо засмеявшись, он сказал:
- Я люблю тебя, Поль.

***
- Ты хочешь позвать друзей? На свадьбу? – Грег через зеркало поглядел на бреющегося Поля. – Мне звать некого, так что…
- Свадьбу? – Поль замер.
- Или можно не устраивать ничего… Я бы, конечно, предпочел просто отправить в БВИ информацию и этим ограничиться, но если тебе приятнее будет…
- Грег… слушай… я как-то… давай это попозже обсудим… Нам же нет необходимости…
- Попозже, так попозже. Покажешь, какими полками я могу распоряжаться у тебя? У меня очень мало вещей, но все же…
- Что? – Поль вздрогнул. – Ты… собираешься переселиться ко мне?
- Разумеется. – Удивленно кивнул Грег. – Это логично. У тебя-то вещей точно больше, их сложнее будет ко мне переносить. Да ты и привык, наверное, к своему дому. Так что естественнее будет, если я к тебе переберусь.
- Эээ… знаешь… как-то… хм… - Поль растерянно почесал нос. – У меня там все… в беспорядке… ну, то есть… трофеи с разных планет… полный хаос… Я киберам запретил трогать это все и оно… валяется… ну, не совсем валяется, но…
- Ничего страшного. Я все это аккуратно разложу по местам и подпишу. Как раз удобный повод, чтобы ты рассказал, где бывал, что видел.
Поль представил, как с зуба черепа первого добытого тахорга свисает бумажный ярлычок с подписью и немного позеленел.
- Грег, а может, мы с тобой пока в соседних коттеджах поживем? Я у тебя ночевать каждую ночь могу и все такое, но чтобы вещи… как-то…

Поль не мог подобрать слова, чтобы описать трудноуловимое желание иметь… независимое пространство… Нет, он любил Грега и никуда не хотел его от себя отпускать, и был готов жить с ним! Но… хотелось, чтобы дом оставался только его домом, и пусть даже он почти не будет там появляться, но чтобы он – просто был! Для него одного… как… как…

- Понимаешь, я столько лет жил один и привык, наверное… Я люблю тебя, но…
- Поль, я не понимаю. Чем тебе не нравится идея жить вместе?
- А… Так. Меня уже ждут. Мне пора на работу. Давай вечером поговорим? Я уже опаздываю, Джек меня ждать будет…

Поль быстрым шагом шел по Базе, машинально отвечая на приветствия. Он и сам не мог понять, почему любя Грега он хочет формально жить в разных домах, хотя при этом твердо намеревается проводить все ночи вместе! Но эту мысль как-то надо донести до прогрессора, который совершенно очевидно будет теперь «бывшим прогрессором», потому что никуда с Пандоры Поль его не отпустит.

Грег шел на завтрак, вежливо кивая встречным. На работу он не вернется, это совершенно очевидно, и надо связаться с Атосом и решить, как он может уйти с наименьшими потерями для операции на Гиганде. Еще он продумывал разговор, который состоится вечером с Полем и систему логических доводов, которые покажут всю абсурдность формальности жизни на два дома. И вообще, как это можно понять? Они любят друг друга. Они хотят спать вместе, а значит, в чьем бы доме они не решили ночевать - там должен быть минимум вещей второго. Тогда как трактовать заявление о том, что при всем при этом они должны «жить» в разных домах?

Грег круто развернулся и направился к зданию управления Базой. Поль должен прямо сейчас ответить на пару очень важных вопросов.

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, Поль Гнедых\Грег, NC-17, Полдень

---

[Sidemoon]

Письма пандейскому другу

Пейринг: Умник, Деверь, упоминаются Странник/Умник, Папа/Деверь и немножко Горбовский/Камилл
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма и немножко юмора, POV Умника, эпистолярный жанр
Размер: мини
Дисклеймер: не претендую, не обладаю

Мальчик мой, когда ты будешь читать это письмо…
Идиотизм какой-то. Предсмертная записка из дешевой мелодрамы. Ну, да, - ты очень скоро будешь читать это письмо, а на Саракш его перешлет для тебя Мак Симу с Земли некто Атос, минуя загребущие руки чрезмерно любознательного Странника, у которого даже не хватает совести сделать вид, что он не засовывает нос в мою личную переписку. Будешь читать его, сидя, должно быть, в саду, на замшелой деревянной скамейке у ручья, что ты так любишь, - да-да, на той самой, в кустах бузины, на которой ваша медлительная и суровая беловолосая кухарка столь изумительно настаивает местную водку. Я просто вижу сейчас: ты склоняешься над письмом – и то улыбаешься, то хмуришься, рассеянно накручивая на палец прядь отросших волос. Кстати, Деверь: когда я приеду – первым делом поговорю приватно с Папой, пусть заставляет тебя все же бриться почаще. И –нечего смеяться, я вовсе не шучу.
Мальчик мой, что я могу сказать? Мне плохо без тебя. Без тебя – и, как я все чаще с удивлением обнаруживаю в последнее время, без Папы. Должно быть, я старею, Деверь. Должно быть, только с возрастом понимаешь, как важна для человека настоящая семья – люди, близкие не по крови, а по духу. А ближе и дороже вас – поверь, мальчик мой – у меня нет никого. Папа, которому, я совершенно уверен, ты покажешь это письмо, как и все предыдущие, наверное, улыбнется при этих словах и проворчит что-то вроде «самый блудный из моих сыновей готов вернуться под отчий кров, - давно пора», - ну, что ж. Все мы совершаем ошибки, Деверь. Никто не совершенен, поверь. Важно, что свою семью я выбрал для себя сам – и готов даже нести за свой выбор известную ответственность (в разумных пределах, конечно). А ошибки… да массаракш с ними, Боги свидетели – я заплатил за них достаточно дорогую цену, чтобы вспоминать об этом бесконечно.
Жизнь продолжается, верно, Деверь?
Ну, - как вы? Закончили ли перестраивать зимнюю веранду? Как там теперь смотрятся цветные стекла в окнах, о которых тебе столько твердил тот настойчивый архитектор (он все-таки тайно влюблен в тебя, Деверь, и даже не смей со мной спорить – со стороны видней)? Как Папа? Как поживает его сердце, о котором ты так беспокоишься? Выше нос: Папа крепок, как столетний хонтийский ильм, он еще нас всех переживет. Меня - уж точно, если Странник посмеет задержать меня на этой унылой планете хоть на день дольше изначально оговоренных нами трех месяцев.
Деверь, я хочу домой.
Помню, ты, мало не со слезами на глазах, все уговаривал меня перед отъездом «хоть немножко полюбить мир Странника». Разумеется, ни черта у меня не вышло – да и с какой, собственно, стати? Ужасная планета. Рациональный, оптимистичный, кастрированный мир, в котором даже самые красивые женщины (а здесь много красивых женщин, Деверь) не умеют быть ни сексуальными, ни обольстительными, а их мужчины попросту разучились ревновать. Расскажи Папе: мир, в котором вот уже сто лет не было ни одного убийства из ревности, - то-то он, уроженец знойного Хонти, посмеется! Кстати сказать, из двух местных дам мне, ценой немалых усилий и убеждений, удалось-таки сделать настоящих красавиц, на которых и у нас в «Каскадах» бы оглядывались, - и теперь за ними ухаживают, а их тюфяки супруги медленно, но верно вспоминают, похоже, что это значит – быть настоящими мужчинами.
Ах, да, - к вопросу о настоящих мужчинах…
Мне уже восемнадцать раз под большим секретом поведали, что персональный кошмар моей жизни планирует здесь – ты только вообрази себе, Деверь! – ни много ни мало, вступить со мною в законный брак. Меня он, как водится, спросить забыл, - и почему меня это не удивляет? Рассчитывает, очевидно, то ли собственным членом выбить из меня согласие на втором часу безостановочного траха, в перерыве между пятым и шестым моим оргазмом, то ли, если из этого ничего не выйдет, пригрозить мне самоубийством. Удивительно убогий все-таки у Странника арсенал уловок, - ты не находишь, Деверь? А ведь самое смешное – и впрямь запросто застрелится, мерзавец! Так что я, мальчик мой, решительно уже и не знаю, как поступить, - не исключено, что и впрямь приму его идиотское предложение, все равно на нашей планете этот брак действителен не будет. Не могу не склониться перед вашим с Папой хорошим вкусом, заставившим вас даже не рассматривать идею брака, - и с содроганием ужаса жду, что мне придется пережить, когда Странник решит оттащить меня к вам в Пандею, дабы зарегистрировать наши отношения еще и там. А что он решит непременно – в этом, мой маленький Деверь, у меня нет и тени сомнений. Будь проклят тот день и час, когда я вообще… и так далее, и тому подобное. Ну, вот ты уже и улыбаешься, да, мой мальчик?
Кстати, - как там мой подарок? Наверное, уже резво бегает по дому и саду, оглашая воздух радостным мурлыканьем и не слишком еще умелым охотничьим шипением? Я бы, Деверь, все-таки очень советовал тебе ее стерилизовать, - но ты, конечно же, не станешь. Воображаю тебя над корзиной с котятами: идиллическая картинка!
Теперь – о серьезном.
Ты пишешь мне, что ночами просыпаешься в холодном поту, а потом лежишь без сна до утра, снова и снова размышляя о власти над твоей жизнью в равной степени предопределения и случайностей. Деверь, оставь – тебе хорошо известно, что я не верю в предопределение. Все в этом мире – лишь череда совпадений и случайностей. Не погибни тогда твои родители… не попадись ты на глаза генералу… уж не любовь ли к Папе ты считаешь предопределенной? На это могу лишь заметить, с присущим мне цинизмом, что ты, мой мальчик, самой природой своей обречен был полюбить первого же по-настоящему сильного, зрелого и властного мужчину, которому случилось бы воспылать к тебе страстью. Видимо, на это ты мне ответишь, что характер человека и есть его судьба, - на что я заведомо и с наслаждением парирую: правда? И что же в моем характере могло предвещать встречу с чудовищем по имени Странник? Я и блондинов-то никогда особо не любил, тебе ли не знать, - а вот поди ж ты… Так что – брось забивать себе голову метафизической чушью, Деверь. Нет ничего, кроме вечной власти коварных случайностей, - и это тебе говорит человек, которому случалось порой заглядывать в будущее, то с помощью карт – а то и без оной. А Папе, радость моя, вообще неплохо бы кое в чем взять пример со Странника – то есть, научиться заезживать тебя в постели так, чтобы на ночные кошмары и философские рассуждения сил не оставалось. Да, напомни мне, пожалуйста, по приезде поговорить с Папой и об этом. Впрочем, я не забуду и так.
Что – Дарра с сынишкой приезжали? Получил ли ее олух Панди, наконец, чин ротмистра? Сколько проблем с этой незаконной ветвью моей многострадальной семьи!
Мне – здесь – скучно.
Спешу тебя обрадовать: тот назойливый приятель Странника Грег, жалобами на которого я, должно быть, изрядно тебе докучал в последнее время, в чем ты не признавался, разумеется, лишь из вежливости, все-таки соблаговолил, при нашей со Странником активной помощи, исчезнуть из нашей жизни. В последний раз мне пришлось отчитать его довольно сурово, а Страннику – практически отказать ему от дома. Потрясенный столь редким совпадением моих и моего демона желаний (а они, как водится, совпадают у нас только в постели), я принялся расспрашивать – и Странник, нимало не стыдясь, нагло и в лоб сообщил мне, что так и не забыл, оказывается, моего предложения нам заняться сексом втроем, каково? Да еще оказалось, что этот молодой болван, уж не знаю, в приступе ли раздражения или в совершенно детской попытке меня – меня, Деверь! - очернить, грозился Страннику то ли отбить меня у него вовсе, то ли просто временно пасть жертвой моих чар, - не помню уже точно. Сам не знаю, как мне удалось тогда не расхохотаться прямо в физиономию моего демона. Ладно, как бы там ни было, его звериная ревность в данном случае сыграла на меня, - и от унылого моралиста Грега мы избавлены. Он, кажется, и с Земли улетел, - словом, мы со Странником облегченно вздохнули.
Да, альбомы местной древней живописи, о которых ты просил, я уже упаковал. Целую кучу альбомов, Деверь…
Понравилось бы тебе здесь? Сомневаюсь, мой мальчик. Любимой тобою приватности и уединения на этой ненормальной планете не сыщешь, похоже, днем с огнем. Вечно кто-то ломится в гости, куда-то зовет, приглашает – и это при полном отсутствии здесь нормальной светской жизни. Ты уже не поверил мне, в чем здесь ходят в рестораны, - ну, высылаю фотографии. Узри, мой Деверь, и сердце твое переполнится кровию, - помнишь этот оглушительно высокопарный рассказ из старинной хрестоматии для чтения, которую мы нашли как-то раз на чердаке в моем горном имении?
Мне так не хватает тебя, Деверь!
Не поверишь, но порой просто встает перед глазами: ты, и Папа, и дым его янтарной трубки, и бледное пандейское небо в окнах, и звуки твоего рояля, и пламя в камине, и шкура пещерного медведя на красноватом паркете пола… и тогда, Деверь, мне хочется завизжать и вцепиться Страннику в горло. А он, мерзавец, смотрит на меня этими своими прозрачными глазами и спрашивает: «Умник… ты что?» И как прикажешь отвечать ему – что? Я срываю на нем раздражение, он привычно хамит в ответ, а кончается это все обычно очередными его сексуальными чудесами, с помощью которых, как я уже понимаю, он пытается сделать мое существование здесь хоть чуть менее невыносимым… как это, в сущности, все жалко, страшно и пошло, мой мальчик!
Ты просишь меня не пить так много, - интересно, а что бы делал ты сам, окажись ты на моем месте, а?
Один из немногих нормальных людей здесь – обаятельнейший Лео – улетел, как здесь говорят – «ушел в рейс», и теперь я пью коньяк с его милым темноглазым Камиллом, читаю ему наши стихи – а он вздыхает, честно слушает и периодически страдальчески вопрошает: «Как ты полагаешь, Умник, - этот ненормальный когда-нибудь поймет, что в его годы ходить в десант – чистое самоубийство?» Боги мои, любить мужчину – и не уметь его удерживать, что за нравы! «Ходить в десант» - это значит, на местном жаргоне, «высаживаться на неизвестных планетах». Кажется. Не помню точно. Правда, как сообщил мне Камилл с мучительной надеждой во взоре, к нашей со Странником свадьбе (массаракш, Деверь!!!) Лео должен непременно вернуться, - он приготовил мне какой-то «сюрприз». Зная высокохудожественные вкусы самого Лео, не смею и вообразить себе, что это за сюрприз – очевидно, голография Странника в детстве. С рогаткой и расцарапанными коленками. В рамочке из ромашек. Бриллиантовых. Далее мое воображение работать отказывается, - впрочем, я заранее готов к худшему.
Ах, да, пока не забыл… Деверь, мне, видимо следует – хоть и непонятно, с какой стати – быть тебе благодарным за участие в судьбе Дарры и ее малыша, но все-таки: ты СОВЕРШЕННО уверен, что учить годовалого ребенка читать – это хорошая идея?
Ты спрашиваешь, нравится ли мне на Земле хоть что-нибудь? Несомненно. Прилагаю список. Коньяк, шампанское, произведения некоего древнего драматурга по имени «Шекспир», стихи столь же древнего поэта по имени «Басе» и город, который называется «Венеция». И – океан. Океан здесь потрясающий, Деверь, синий, бескрайний… когда я умру, мне хотелось бы покоиться на дне этого океана. Кстати, не исключено, что когда-нибудь так и случится… а, ладно, пустое. Не обращай внимания, Деверь. Глупости от скуки.
Папа спросил как-то:
- Умник, меня мучает вопрос – зачем тебе вообще понадобился этот нелепый переворот? Ты же всегда был слишком ленив для управления страной и слишком умен, чтобы считать это занятие увлекательным.
- Когда Боги хотят наказать – лишают разума, - отшутился я тогда.
Сейчас, Деверь, я снова и снова спрашиваю себя – неужели я тогда не понимал, что меняю свою жизнь безвозвратно, резко и страшно? Что – главное – теряю не только Папу, но и тебя? Спрашиваю – и не нахожу ответа.
Ладно. Все хорошо, что хорошо кончается, как говаривала моя нянюшка, - хотя я что-то не уверен, хорошо ли кончилась эта глупая история для меня лично. Власть – в руках Странника, я, как он полагает, - тоже… хотя избавлять его от этой уверенности я научился, скажем без лишней скромности, неплохо. И не вздумай читать мне мораль и твердить, как сильно он меня любит, - ты знаешь, я этого не терплю. Ну… да, любит. Любит безумно. Для меня это не было новостью уже на втором, должно быть, нашем свидании. А Папа, к чести его будь сказано, вообще предсказал заранее, что это случится – знаешь, как он умеет, полушутя - полусерьезно… Но – и что с того?
На следующий твой вопрос, Деверь, я, как и раньше, отвечать отказываюсь.
Мальчик мой, не грусти: скоро эта проклятая Земля забудется, как кошмарный сон, и я снова буду с вами. Распакую чемоданы, отосплюсь на привычной кровати – и сразу в Пандею. Буду играть с тобой дуэты, буду часами разговаривать с Папой об истории – я, кстати, решительно не согласен с ним в понимании причин второй войны с Островной империей, он просто не учитывает тогдашние законы о наследовании земельных владений, - будем с тобой плавать в лодке по лесному озеру, гулять, читать стихи… Домой, Деверь! Скоро, совсем скоро!
Пора, однако, заканчивать: погубитель моей, столь счастливой до встречи с ним, жизни уже стоит в дверях, криво ухмыляется и бросает на меня подозрительно-острые взгляды. Не иначе, успел вообразить, что я умудрился завести здесь роман и пишу тайному любовнику, - с него станется.
Поцелуй за меня Папу. Скажи – так легко он от самого блудного из своих детей не избавится.
Я очень люблю тебя, малыш.
Твой Умник.
P. S. Ювелиры здесь совершенно чудовищны – умрешь раньше, чем объяснишь, что темные рубины хорошо смотрятся только в сочетании с ЧЕРНЫМИ бриллиантами.

@темы: Мир Полдня, Гипертекст, G - PG-13, Sidemoon, Папа\Деверь, Странник\Умник, Горбовский\Камилл, Обитаемый остров